Крики «бис» часто повторялись, поскольку Гамильтон, который хотел оправдать свои оптимистичные коммюнике, пытался найти выход из тупика на нескольких плацдармах союзников, выбитых с флангов и оконечности полуострова Галлиполи. Например, британцы зацепились на мысе Геллес жуткой ценой — трупы покрывали берег, как выброшенный на берег косяк рыбы, а в пятидесяти ярдах от берега море было покрыто красными пятнами крови. Здесь 8 марта 1915 г. австралийским войскам приказали провести фронтальную атаку на турецкие траншеи. Один британский майор описывал их атаку с риторическим вдохновением, — которое в конце концов разрушила Первая Мировая война: «Вражеский обстрел перешел на них и сконцентрировался. Это был ад. С ревом строчили пулеметы, изрыгали языки пламени, рвали на части, хороня людей заживо. Их потрошили, внутренности вываливать наружу. Одежда загоралась, плоть шипела и обгорала до того, как горящую одежду успевали сорвать или затоптать огонь. Но что из того? Да ничего! Они походили на дьяволов из ада, только больше и горячее. Ничто не могло их остановить. Они были как дома в этом адском огне, и они ласкали его в ответ, когда он лизал и ласкал их. Они смеялись над ним, они пели на протяжении всего этого времени. Их мужество было титаническим. Они были не людьми, а богами, приведенными в ярость демонами. Мы видели, как они падали десятками. Но что из того? Ни на одну секунду огромная линия не дрогнула и не сломалась»[1603].

Позднее, но в том же месяце сами турки продемонстрировали бесполезность этой тактики. Когда они пошли штурмом, АНЗАК расстреливал их тысячами, говоря, что это лучше, чем охота на кенгуру-валлаби. Однако Гамильтон и его генералы, иногда подстрекаемые офицерами АНЗАК, продолжали такие же атаки. Последствия неизбежно оказывались ужасающими, но австралийцы принимали их в порядке вещей. Во время одного пробега по ничейной земле, покрытой маками, представитель Кентерберийского батальона представил игроков в регби из Крайстчерч-парка, «которые здесь играют в игру под названием жизнь с винтовками и штыками в виде оружия. А целью является свобода»[1604].

Подвиги, поразительные мужество и смелость стали обычным делом. Люди, у которых отрывало одну руку, бросали гранаты другой. Один рядовой, когда его уносили с передовой с оторванной половиной лица, пытался петь «Типперэри». Еще один обратился к врачам после того, как несколько месяцев терпел боль, и сказал, что у него небольшая проблема. Оказалось, что у него дизентерия, сломана рука, две пути в бедре и пулевые ранения в живот. Увидев группу раненых, некоторые из которых были жутко изуродованы, а другие просто умирали, но все «не падали духом и держались молодцом», Гамильтон написал: «Во всем великолепии душа просвечивает среди темных теней несчастья и превратностей судьбы»[1605].

Этот пример духовного подъема казался во все большей степени глупым и бессмысленным солдатам, получившим медицинские услуги, которые придавали окопной войне еще больший ужас. Их разочарование суммировалось в обмене фразами между транспортным судном, которое доставляло свежие войска и плавучим госпиталем, который забирал раненых с полуострова Галлиполи.

Когда плавучий госпиталь проходил мимо, новые парни одновременно прокричали: «Мы упали духом?» После паузы над водой прозвучал один хриплый голос: «С вами этого очень скоро случится!»[1606]

Для АНЗАК (и других солдат) полуостров Галлиполи казался гигантской мясорубкой. А те, кто пропускал их сквозь нее, не скрывали своей готовности купить победу высокой ценой искореженной плоти и сломанных костей. Несмотря на все жизнерадостные заявления британских командующих, многие из них думали: принятие тяжелых потерь являлось проверкой воинской жизнеспособности. «Потери? — воскликнул генерал Хантер-Уэстон с горящими глазами, ощетинившимися усами и дрожащим орлиным носом. — Какое мне дело до потерь?»[1607]

Когда солдаты АНЗАК сказали еще одному старшему британскому офицеру, что не могут хоронить разлагающиеся трупы перед своими траншеями, потому что при такой попытке погибли люди, он шокировал их ответом: «А что такое несколько человек?»[1608]

Такая небрежность по отношению к человеческим жизням осложняла постоянные провалы британского верховного командования на полуострове Галлиполи. Австралийцы шутили, что штабные офицеры, планирующие военную свалку в своем штабе на греческом острове, получат по три планки на ленты воинских орденов — «за путаницу, тупость и хаос»[1609]. Врачи, которые становились свидетелями ненужных страданий и смертей, вызванных никуда негодной организацией медицинской службы, оказались еще менее снисходительными и терпимыми. Один писал, что генералов, которые за это отвечали, следует запереть в «больнице для умалишенных»[1610].

Никто не сделал больше для предания гласности плохой работы британцев, чем Кейт Мердок, порывистый, дерзкий, амбициозный австралийский журналист. О нем Морис Ханки сказал, как о «жутком подлеце»[1611]. Его откровения стали сенсацией из-за жесткой цензуры, установленной на полуострове Галлиполи офицерами разведки вроде полковника Тиррелла. Последний считал, что правильно организованному правительству «не нужны военные корреспонденты», но оно должно говорить людям что-то ведущее к победе, будь то правда или ложь[1612].

Мердок совершил удивительный подвиг, значительно преувеличив виновность британской руководящей верхушки. Его сын Руперт, медиамагнат, продолжал заявлять: подняв этот вопрос, его отец «вытащил наших ребят с полуострова Галлиполи»[1613]. На самом деле их эвакуировали, поскольку почти все (за исключением Уинстона Черчилля) летом и осенью 1915 г. пришли к выводу, что кампания была, по словам лорда Кромера, «колоссальной ошибкой»[1614].

Как кажется, едва ли лучше была всеохватывающая стратегия. Даже если бы союзники триумфально зашли в Константинополь, у них имелся лишь малый шанс (или его не было вообще) на занятие Европы с тыла — сама Германия победила на востоке и проиграла на западе. Как сказал один ветеран Дарданелл, война порождает два вида путаницы: обычную военную неразбериху и сложную неразрешимую путаницу[1615].