и Лин сойдет. Я покачнулся и едва не рухнул на него. Рыцарь-трибун уронил трость и поспешил подхватить меня. Ничего не ответив, он прислонился к стене, чтобы лучше распределить нагрузку на больные кости.

– Ее больше нет, – повторял я.

Бассандеру было неловко, и он похлопал меня по спине.

– Я знаю, Марло. Я знаю. – Он отодвинул меня и отступил к дверному проему. – Мне жаль.

– Это я виноват, – сказал я, прислонившись к раме. – Это я во всем виноват.

Лин опустился на колено, чтобы поднять трость.

– Император вас ожидает, – сказал он, игнорируя мое нытье. – Вам бы помыться. Времени мало. Я взял шаттл, чтобы отвезти вас на «Бурю»…

– Ничего, потерпит! – брызжа слюной, прошипел я и зашагал обратно на «Ашкелон».

Бутылки, которые я упоминал, – точнее, их осколки – усыпали пол в коридоре. На мостике было темно, за окнами ярко и маняще сверкали огни трюма «Мнемона». Мне это не нравилось. Света не должно было быть. Нигде. Мой терминал в полумраке цитировал Орода.

Несмотря на все свои возражения, я все-таки вошел в нашу – а теперь, судя по всему, только мою – каюту, чтобы помыться и переодеться. Я понимал, что не могу заставлять императора ждать.

Знал, что этой аудиенции не избежать.

Захлопнув дверь каюты перед носом у Лина, я наспех помылся и влез в более-менее свежую одежду. Чтобы не тратить время на душ, я воспользовался ультразвуковым очистителем и скребком. Обсушившись, я взглянул на себя в зеркало. От юного атлета из эмешских бойцовских ям не осталось и следа; от гордого имперского рыцаря – тоже. На меня смотрел оживший труп, ходячий мертвец с пустыми глазницами и иссохшей кожей. На коже ярко выделялись шрамы от операций и ударов плетки, на левой щеке горели следы когтей Пророка. Виски и челка совсем поседели; седые пряди молниями ниспадали со лба, прямо как у его отца. А его глаза! Его глаза были словно бездонные колодцы, куда не проникал свет.

Но филактерия на его шее была моей. Я поднял руку – ту, что была изранена Иршаном, ту, что Тихий даровал мне, чтобы спасти мою жизнь на Арене, – и дотронулся до медальона-полумесяца.

Рука мертвеца поднялась одновременно с моей.

На «Буре» не было ни тронного зала, ни помещения для официальных приемов. Император решил обосноваться не в кают-компании, а в одном из трюмов. Солдаты Лина добросовестно прибрались там и аккуратно составили ящики вдоль стен. Офицеры и уцелевшие придворные – логофеты и андрогины – расселись на этих ящиках, как на скамьях в колизее.

Сейчас мне кажется, что они напоминали скорее присяжных, и в этом есть доля истины – они и в самом деле стали в некотором смысле присяжными.

Гарен Булсара с директором Райнхартом и Никифором разместились по одну сторону от его величества. Архиприор Леонора, вернувшаяся ко двору, стояла на привычном месте рядом с императором, своей черной мантией напоминая всем о вездесущей Капелле. Принц Александр сидел у подножия импровизированного помоста, как мы с Криспином сидели давным-давно, когда отец принимал директора Фена. Кажется, юный принц смотрел на меня с грустью. Или чем-то иным?

Лориан Аристид с рукой на перевязи двинулся ко мне, но я жестом попросил его остаться на месте. В глубине души мне стало стыдно. Когда он так сильно повредил руку? Когда ударился на Перфугиуме? Или когда я выставил его с «Ашкелона»? Рядом с ним стояли князь Каим Санчес Киаксар дю Отранто, снова надевший маску, леди Калима в оранжево-золотом платье, адмирал Серпико, капитан Афшарирад и другие джаддианские офицеры в бело-голубой форме. Ясные глаза князя посмотрели на меня из-под черной полированной маски, скрывавшей его дружелюбное лицо. Я остановился на шаг, чтобы окинуть взглядом импровизированные трибуны, и заметил на самом верху женщину в черном траурном одеянии. Тонкая черная вуаль скрывала ее лицо, но по отличительным знакам на форме сопровождающих ее мужчин я понял, что это Саския Валавар, прежняя герцогиня Перфугиума.

Поймав мой взгляд, она едва заметно кивнула, и я почувствовал, что она более других в этом просторном трюме понимает мою боль. Эта боль стала сильнее, когда я криво улыбнулся ей в ответ. В ее полускрытых глазах я заметил тот потухший свет, что видел в отражении мертвеца, и отвернулся.

Кесарь сидел не на Соларианском престоле, а на простом табурете. Его церемониальные доспехи забрали в чистку; на нем не было ни мантии, ни короны, ни даже красных бархатных перчаток. На всей «Буре» не нашлось подходящей белой одежды, поэтому он облачился в черную офицерскую форму, подпоясавшись красным кушаком.

Не прозвучали серебряные трубы, визжащие гитары не грянули «Вдали от Солнца». Здесь не было места привычной помпезности и церемониям императорского двора. Всю позолоту сдули суровые ветра войны, оставив лишь костяк в лице одного стройного андрогина, звонким голосом кастрата объявившего о прибытии какого-то нелепого рыцаря, в котором я не сразу узнал себя.

Я пропустил слова нунция мимо ушей, но примерно представлял, что он говорит.

– Лорд Адриан Анаксандр Марло-Викторианский, верховный командующий имперским Красным отрядом, рыцарь-командор Королевского викторианского ордена, обладатель Травяного венка, кавалер ордена «За заслуги», Герой Империи!

«…со свитой», – подумал я.

Но свиты у меня не было.

Ее больше не было.

Многие зрители встали, а выжившие марсиане – те, кто поместился на «Ашкелон» и попал на корабли, запущенные из катакомб, – ударили о пол древками копий. Только экскувиторы – личная стража императора – остались неподвижны.

Если от меня ожидали поклона, то я разочаровал публику. На мне не было парадной одежды, от медалей я тоже отказался. Я не надел белый рыцарский плащ и предстал перед троном в черной форме, которую получил на Ганелоне. Она была похожа на ту, что надел сам император, и лишь красный эполет отличал меня от какого-нибудь энсина. Эполет – и меч императора, который я сунул в правый сапог.

До сих пор мне не представилось возможности его вернуть.

– Лорд Марло, – с потупленным взглядом произнес кесарь. – Мы разделяем ваше горе. Мы понимаем, что даже в эти темные времена потеря возлюбленной – великая личная трагедия. Если бы не вы, если бы не ее самопожертвенные усилия в тоннелях колониальных хранилищ, подземная крепость могла быть захвачена врагом, и мы – и вся наша Империя – могли оказаться в руках сьельсинов.

Слова кесаря повисли надо мной, как камень на веревке. Как будто все это было не взаправду. Все казалось нереальным, не могло быть реальным. Опустив голову, я подумал, что лучше бы вернулся в проспиртованную