Он никуда не делся, и деваться не собирался. Спросите меня, откуда я с такой уверенностью могу об этом говорить? Вновь и вновь отвечу словами Клода-Адриана Гельвеция: “Знание некоторых принципов избавляет от необходимости знания многих фактов”.

Принципы в данном случае очень простые. Крым – не бутерброд, а Путин – не Гондурас.

Сам собой он никуда не рассосётся, и белым стерхом в небо от нас не улетит, как бы некоторые особенно наивные на это ни рассчитывали, неделю кряду перелопачивая свежие ворохи дежурных вбросов про разные смертельные недуги, будто бы постигшие вождя.

Самый простой способ избавиться от Путина – это перестать видеть его за каждым углом и думать, что от него в нашей жизни зависит больше, чем от нас самих. Именно эта иллюзия, тиражируемая с утра до ночи критиками режима, является основной метафизической причиной того, что его так много стало в нашей жизни.

Путин – всего лишь главный российский чиновник, функционер, однажды вставший во главе чудовищно раздутой, коррумпированной и неэффективной пирамиды государственной власти. А когда, извините, власть в России была другой? Когда она знала какие-нибудь другие приоритеты, кроме самообслуживания?

И менялась эта самая власть в России одним-единственным способом: дворцовым переворотом – по итогам закулисных договорённостей между людьми, уже туда пролезшими. Единственное исключение составила в октябре 1917 года революция большевиков, которой, думаю, не застал никто из читающих эти строки, – но где теперь те большевики? Кто хоть отдалённо вам их напоминает? Если вдруг надумают сегодня немцы отрядить к нам по рельсам РЖД пломбированный вагон с пламенными революционерами – кому в том вагоне могут они раздать билеты?

Нынешний режим в России в такой же мере обречён и в такой же мере незыблем, как любой другой режим за последнюю сотню лет. Ибо именно про нас 199 лет назад написал в своём письме из Петербурга французский дипломат и философ, граф Жозеф-Мари де Местр. Приведу цитату, в надежде не встречать её больше за подписями Вольтера, Линкольна, де Токвиля и Бонч-Бруевича:

“Это важнейшая истина, непреложная, как математические аксиомы: всякий народ имеет то правительство, которого заслуживает” (письмо от 18/30 апреля 1816 года).

Когда мы заслужим что-нибудь отличное от нынешней монструозной пирамиды лжи, коррупции и общественного цинизма, то и получим что-нибудь другое. Но если просто вот так сидеть на жопе и в каждом событии нашей жизни прозревать злую волю Путина, то по вере нашей нам и воздастся, как говаривал один более ранний философ.

[14.04.2015. ЖЖ]

[09.04.2016. ЖЖ]

Пост о фобии на тему агентов КГБ, которую я застал в довольно раннем возрасте.

Мне вспомнились благословенные 1970-е годы и тогдашние настроения в интеллигентских и эмигрантских кругах. Люди, имевшие весьма слабое и в целом теоретическое представление о том, как устроена и действует Контора глубокого бурения[175], склонны были подозревать в сотрудничестве с андроповским ведомством самый широкий круг лиц, по весьма вздорным, как я теперь понимаю, поводам. Совершенно точными признаками завербованности в ту пору считались:

– свободное общение с иностранцами;

– регулярные выезды за рубеж;

– участие в не санкционированных властями акциях, без серьёзных последствий для карьеры;

– наличие легковой машины марки “Волга”, особенно чёрного цвета;

– учёба в Институте международных отношений;

– наличие родственников в дипломатическом корпусе.

Картина мира могла претерпеть некоторые метаморфозы, когда сам интеллигент, привыкший подозревать ближнего в сотрудничестве с органами, внезапно удостаивался какой-нибудь из тех самых привилегий, которые он всю жизнь полагал безусловным признаком работы на Контору. Например, невыездной писатель, много лет считавший своих выездных собратьев по перу исполнителями секретных заданий Лубянки, случайно вдруг получал в месткоме ЦДЛ путёвку и характеристику “треугольника” для выезда в тот самый Париж, Рим и Лондон, куда, по его мнению, без погон из СССР не выпускали. Или художнику-нонконформисту, 20 лет тайком переправлявшему свои картины на Запад по дипломатическим каналам, вдруг сообщали, что его работы, отобранные иностранными кураторами, по линии Минкульта отправляются на выставку в какое-нибудь немыслимое Кунстхалле. Музыканту вдруг разрешали выехать на гастроли в Америку в составе струнного квартета, хотя до этого ему даже в отпуск на Золотые Пески с трудом удавалось оформиться… И никакой товарищ майор при этом не пытался воспользоваться ситуацией, чтобы этого писателя-художника-музыканта тут же завербовать в тайные осведомители.

За первым когнитивным диссонансом вскоре следовал второй, такой же сокрушительный и неизбежный. Писатель, обнаруживший, что его не только спокойно выпускают в капстраны, но даже не пытаются особо ипать за отклонение от указанного в выездной визе маршрута, шёл в Париже, Риме и Лондоне встречаться с русскими эмигрантами, друзьями своей молодости. И вскоре замечал, что некоторые из них как-то странно на него смотрят. Потому что в среде парижских, мюнхенских и лондонских эмигрантов любой волны в 1970-е годы человек, выпущенный Софьей Власьевной[176] из-за железного занавеса, однозначно воспринимался как засланный казачок. И тот факт, что он не боится встречаться за рубежом с известными антисоветчиками, носителями запрещённых или усердно шельмуемых в СССР фамилий, сотрудниками “Радио «Свобода»” или издательства “Посев Ферлаг”, воспринимался как лишнее доказательство того, что эти контакты осуществляются по прямому заданию Комитета. Одни эмигранты, придя к такому умозаключению, старались просто избежать общения со “шпионом, пришедшим с холода”, другие принимались играть в кошки-мышки с Лубянкой в его лице, третьи и вовсе уведомляли спецслужбы страны пребывания о прибытии “советского шпиона”. Все эти реакции вызывали у приезжего оторопь, особенно когда он вспоминал, что совсем ещё недавно сам разделял такие подозрения в отношении коллег. А самое смешное случалось в третьем действии этой дивной пьесы. Когда писатель-художник-музыкант, неожиданно для себя ставший в зрелом возрасте выездным из СССР, повидав заграничную жизнь, принимал закономерное решение о переезде на Запад. Кто-то использовал жёсткий вариант процедуры, с уплатой 500 рублей и выходом из советского гражданства; другой щедрой рукой стелил соломку, оформляясь на ПМЖ по семейным обстоятельствам; третий просто overstayed свою выездную визу, оставляя за Москвой свободу выбора: предать анафеме, судить по 64-й статье или просто не заметить нарушение паспортно-визового режима… Какой из этих патентов лучше работал – тема для отдельного разговора. Но очень забавно, как после отъезда у всех этих явных и скрытых эмигрантов снова переворачивалась оптика.