– Непонятно, зачем тебе пить, когда есть Гугл? – продолжила я полемику.

– Не путай постоянную величину с переменными, к тому же я вашими гуглами загогулистыми не ширяюсь. Советую: попросить стоит. Приходилось тебе видеть рыбаков на берегу реки? Вот знай, что у одного может не быть никакого улова, а у другого так заклюет, что места в ведре не останется. От чего это зависит?

– Ну и от чего? – переспросила я.

– Не знаю! Но увидишь, что святая Франческа Саверио Кабрини поможет! Святые лучше знают, где источник, ведь они окопались посреди, между ним и нами. В силу своих качеств, о которых не нам уж с тобой судить, матушка, они ближе к началу. Они, как птицы, которые не в пример рыбакам, если не больны, все одинаково способны поймать себе пропитание и выбраться к свету. Человек просто свильнул с тропинки интуиции.

Ну да. Вообще-то еще один древнеримский эрудит восхищался звериной мудростью: умением гиппопотама, например, делать себе кровопускание или способностью птицы ибис прочищать себе желудок длинным клювом.

Слушая вполуха о потенциальной помощнице Диего, я машинально прохаживалась рукой по кафельной стене кухни. Оля уже открыла духовку и вытащила пирог, а я не могла успокоиться и все скользила и скользила костяшками пальцев туда-сюда по стене.

– Птицу кошка может сожрать, у них там тоже есть везучие. Может, и свои гуру имеются, – прижучила я Ольку.

Однако это движение подталкивало во мне какой-то образ или мысль, которая пока уклонялась от поимки. В надежде подстеречь ее, я даже не смотрела толком на, без сомнения, вкусное Олино художество, пока она не схватила меня за руку. Движение прервалось, и образ выплеснулся наружу.

Именно благодаря ему мы с Валом через сутки уже во второй раз за день поднимались по прекрасно знакомой мне лестнице на предпоследний этаж добротного дома квартала Прати. Дойдя до входной двери, мы, как было отрепетировано заранее, ненадолго расстались: я спустилась в лифте на нижний этаж и позвонила в дверь зубного, к которому предварительно взяла очередь.

Через двадцать минут, все еще как бы ожидая ее, я вышла из лифта на площадку, где как раз к этому времени Вал почти справился с открыванием дверей.

Кроме испускания оглушительного воя, сигнализация сопровождалась одновременными звонками в участок карабинеров и в квартиры матери Геракла и его брата. Мне не раз довелось ответить на них. В телефонной трубке записанный голос самого хозяина беззубо и заунывно повторял: «Обворовывают, прямо сейчас обворовывают квартиру Геракла» или «Обворовывают склад Геракла на улице такой-то». Однако давно уже ни члены семьи, ни даже сами карабинеры не обращали внимания на эту тревогу, ибо била она с ежемесячной частотой и без какой-либо на то причины.

В окнах квартиры не было света, и скорее всего и в этом году, как под каждое Рождество, Геракл с Адой отправились в сложное путешествие в Тибет прикупить там за гроши или просто выменять на еду и одежду украшения и фигурки будд. Все три двери на площадке вели в их квартиру. Геракл был конспиратором: у входной двери в парадное под номером их квартиры была вовсе не его фамилия, а некоего анонимного Росси. Росси не поддерживал общения с соседями, и Аде оно тоже запрещалось. Их квартира не блистала чистотой. Даже починку барахлящей колонки и чуть подтекающего биде все откладывали, потому что Геракл не доверял ни водогрейщику, ни водопроводчику, ни домработнице. Наверху жила глуховатая старуха-адмиральша со своей сиделкой: то украинкой, то филиппинкой, то еще какой-нибудь иностранкой. Они часто менялись. Характер, наверное, у старушки был так себе. Она была меломанкой, и то и дело пение Каллас или красавца Марио дель Монако сотрясало лестничный пролет. Врываясь в это бельканто, иногда ее навещали земные дети. Сын, явно американский житель, и дочь с внуками, клацающими странным немецким. И все же, несмотря на них, войти умелому человеку в квартиру Геракла было куда проще, чем казалось. Конечно, сделать это мог лишь свой: сирена, которая верещала в течение всего хоть в чем-либо неправильного открывания дверей, отпугнула бы случайного искателя. Вал же так ловко работал отмычками, что меня наконец осенило.

Вот уже месяц, как я пыталась нащупать прошлое своего милка. Я расставляла ему капканы посреди болота нежности, вызывала на откровенность шутками, спрашивала в упор. Так поступила бы, конечно, любая женщина, но впервые в жизни у меня ничего не вышло. Он увиливал, зато сам с удовольствием слушал меня, и, разумеется, я захлебывалась воспоминаниями обо всем, что произошло до его появления, как будто бы именно с нашей встречи начиналось мое осознание собственного существования. По касательной он становился моим биографом, если не создателем. И вот только сейчас этой своей сумкой профессионала, открывши замок без пилки, сверл или кислоты, он ответил на мое любопытство. Эге-ге, не иначе как медвежатником был мой дружок! Ну и молодчина! Ну и вляпалась!

– Потом все объясню, – блеснул он глазами.

Замок открылся, я истекала восхищением, как подслеповатая улитка. Сувальдовая ли, цилиндрическая сущность моя подставилась свертышу, под методом самоимпрессии пружинки моего механизма размягчились в хлам, и мой сердечник упруго обволок отмычку, как свой единственный, неповторимый ключ.

Привыкали к темноте, прижавшись друг к другу губами, а сирена все гоношилась попавшим в капкан волком. Из обширной, заставленной, как я помнила, старинными шкафами со стеклянными дверцами передней мы стали продвигаться на свет. Он проникал через щели тяжелых штор трех окон гостиной, и отражавшее его ясное тело Иисуса подсказало мне с черноты холста, что где-то слева должен был быть выключатель. Нащупывая выпуклость, я в тот же момент заметила жидкий луч под порогом одной комнатушки.

– Здесь? – шепнул Вал, ставя сумку на мраморный пол и одновременно дотрагиваясь до стены под картиной.

Скрипнула и открылась дверь, и Вал бесшумно, подхватив тяжеленную поклажу, успел нырнуть в тень угла и скрыться в глубине квартиры. От ужаса я хлопнула пальцами по выключателю, вспыхнула люстра.

– Кроха, это ты? – в тусклом прямоугольнике проема стояла щуплая, похожая на воробья, мать Человечка и Геракла.

Господи! Что она делала здесь и почему даже не вылезла проверить, отчего так орет сигнализация?

– А его нет, он заходил сегодня утром, – развела она руками. В ней была одновременно и угловатость, и грация. – Спеши, кроха, может быть, еще застанешь его дома, он собирался уехать на два дня! – Кажется, она продолжала жить в недавнем прошлом и совсем не удивилась.

– А я не к нему, я просто подумала, вдруг ты у Геракла, хотела поздравить с наступающим. У меня здесь очередь к врачу, вот и забежала, – схватившись за стену, чтоб не грохнуться в обморок, я вела себя нагло и уверенно, как какая-то Сонька Золотая Ручка.

– Уже уходишь? – опустила Офелия нитку длинного, точь-в-точь нарисованного ребенком рта. – А я тут сижу совершенно одна, меня опять оставили сторожить эту квартиру, сама знаешь, какой он, этот мой старшенький. Завтра утром выберусь пройтись, но вечером одной как-то тоскливо. Смотрю вот в окно, елки в домах, фонарики мигают, – погляди, ну не чудо ли? – И она позвала меня в комнату, едва обозначенную тусклым ночником. Ее серые глаза были повернуты как будто внутрь. Их стоячее, растерянное выражение не вязалось с мелкими, подвижными чертами лица.