Как звали певца? Ах, да. Петр Лещенко. Аркадий Семенович почувствовал на щеках что-то горячее и влажное. Слезы. А он думал, что разучился плакать.

Музыка продолжала звучать. Последний узник Академлага устроился прямо на полу, подложив под голову картонный ящик из-под патефона. Теперь у него было все, чтобы умереть счастливым…

Гайка выскользнула из пальцев и, подпрыгивая, покатилась по плитам пола. Томский бросился ее ловить. Настигнуть непокорную железку на первых метрах не удалось, пришлось бежать через всю платформу. Погоня закончилась лишь после того, как гайка описала круг почета у шеста со знаменем Че Гевары. Только здесь Анатолий наступил на нее ногой и наклонился, чтобы поднять.

«Вот безрукий! Аршинову надо было взять в помощники кого-нибудь другого. На станции полно парней, которые не путают гаечные ключи и знают, в какую сторону их следует вертеть. А у тебя, Томский, руки под известное место заточены и вообще, неясно откуда растут».

Анатолий поднял злополучную гайку и хотел уже вернуться к разобранному генератору, над которым колдовал прапор, но тут его внимание привлек часовой на посту у южных ворот. Он оперся рукой на «дегтярь» и, улыбаясь, что-то говорил Лумумбе.

На первый взгляд ничего необычного в парне не было. Высокий. Худой, как все бывшие узники Берилага. Лет восемнадцати на вид. Над верхней губой и на подбородке только-только начинает пробиваться пушок. В больших глазах – наивность, искренний интерес ко всему окружающему. Жизнь для него только начинается. Толик покачал головой. Интуиция подсказывала ему, что парень болен. Неизлечимо. Откуда взялась эта уверенность? Томский еще раз всмотрелся в лицо часового и наконец понял, что именно его беспокоило. Покраснения по углам рта. Скопление маленьких язвочек.

«Оставь парня в покое. Не успел стать начальником, как начинаешь закручивать гайки? Ищешь точку приложения своим способностям руководителя? Займись-ка лучше полезным делом. Крути гайки в прямом смысле, и будет тебе счастье… Секундочку! Я отвечаю за порядок на станции, а значит, за здоровье всех ее жителей. Что если болезнь часового заразна? Нет, этого так оставлять нельзя. Надо… Паранойя, Томский. Она тоже заразна. Успокойся. Для начала перестань сверлить парня взглядом. Потом отвернись и двигай себе ножками».

Толик так и поступил бы, но в этот момент часовой улыбнулся какой-то особенно удачной шутке Лумумбы. Можно сказать, расплылся в улыбке. Ох, не следовало ему этого делать! Кожа натянулась, язвочки лопнули, выпуская наружу бесцветную слизь. Она немедленно разъела здоровую кожу. Проступили новые язвочки, уже на щеках. А часовой продолжал улыбаться, не замечая, что лицо его превращается в красную маску.

Это – болезнь, и болезнь заразная. Почему Лумумба ничего не видит и продолжает болтать с часовым как ни в чем не бывало? Ответ был получен очень быстро. Лумумба повернулся в профиль. На его темной коже зловещие язвочки были не так заметны, но все же они были! Болезнь стремительно распространялась!

«Вот так. Никакая это не паранойя, а интуиция человека, хорошо знающего все прелести жизни в закрытом пространстве. Сколько станций, где тревогу не забили вовремя, превратилось в могильники? То-то и оно. Не попадай в список растяп. Не для того ты отвоевывал Подбелку у красных, чтобы сдать ее чуме.

Не паниковать. Незаметно посоветоваться с Аршиновым. Изолировать часового и Лумумбу. Задушить заразу в зародыше».

Томский взглянул на часового. Болезнь прогрессировала. Рой язв вполз на лоб. Здесь они отчего-то не могли лопнуть. Лоб часового раздулся, нависнув над глазами уродливым козырьком. Томский понимал, что действовать надо без промедления, но не мог сдвинуться с места.

А опухоль все увеличивалась. Парень окончательно перестал походить на человека.

Все, что произошло дальше, было и неожиданным, и предсказуемым. Кожа натянулась до предела и все-таки лопнула. Слизь окатила Лумумбу с ног до головы, а он все продолжал улыбаться.

Изолировать больных поздно. Карантин уже не поможет, как и советы Аршинова. Остается только одно.

Толик повернулся. Не спеша, чтобы ничем не выдать своего волнения, двинулся к генератору. Добраться до автомата и… Тяжелое, но единственное решение проблемы. Больным уже ничем не поможешь. Их придется убить. Во имя жизни других.

Томский увидел спину Аршинова, склонившегося над генератором. Пусть себе работает. Потом он все объяснит прапору, и тот его поддержит. Толик протянул руку к «калашу», но взять его не успел. Аршинов что-то учуял, успел ухватиться за приклад. Быстрый, сука. Не по возрасту ретивый.

– Ты чего, Толян? – прапор потянул автомат к себе. – Что случилось?

– А ты чего?

Томский не смотрел в лицо Аршинову, зато отлично видел его руку. Испачканную в машинном масле и… тоже покрытую щедрой россыпью знакомых язвочек. Готово дело. Теперь придется прикончить и Аршинова. Судя по скорости распространения заразы – не только его.

– Отдай мой автомат!

– Еще чего! И не подумаю!

– Так надо, Лёха. Ты все поймешь. Потом…

Прапор не пошел на предложенный компромисс. Томский понял, что сейчас произойдет, но защититься не успел. Аршинов врезал ему кулаком в челюсть и окончательно завладел автоматом.

– Если крыша поехала – так и скажи. Неча за оружие хвататься.

Анатолий понял, что сидит на полу. Тряхнул головой. Осмотрелся. В первую очередь взглянул на часового, из-за которого заварилась вся каша. Парень продолжал болтать с Лумумбой и, что самое главное, выглядел абсолютно здоровым. Никаких язв. Что же произошло?

«А произошло, Толян, следующее. У тебя была галлюцинация, и ты едва не устроил пальбу. Хотел пристрелить даже Аршинова. Во имя жизни. Лихо!»

Толя увидел перед собой протянутую ладонь прапора, вцепился в нее и встал на ноги.

– Фу-у! Душно-то как!

В подтверждение своих слов Томский рванул ворот сорочки. Не стоит Лёхе знать о галлюцинации. Пусть думает, что имел дело с небольшим приступом, случившимся из-за духоты. Только вот жест получился слишком импульсивным – сорочка с треском порвалась, на пол посыпались пуговицы.

– Душно, говоришь? – Аршинов смерил друга подозрительным взглядом. – Может и душно. А «калаш» тебе на кой сдался? Ко лбу, что ли, хотел приложить? Не, Толян, так дело не пойдет. Видел бы ты сейчас свою физию! В гроб красивше кладут. Признавайся, паря, сколько ночей не спал?

– Ну, две…

– Тогда вали к себе и постарайся вырубиться хоть на пару часов. Договорились?

– Договорились…

Томский кивнул, повернулся и медленно побрел к ступеням, ведущим в вестибюль. Зря он ляпнул насчет духоты – на станции скорее холодно.