увезли по приказу герцогини Анжуйской. А Луи где-то здесь. Я думал ты знаешь… Эй, да что с тобой, Жанна?!!!

Той же ночью Жанна попыталась сбежать.

Вызвав одну из прислужниц она попросилась по нужде, а когда оказалась на стене45, попыталась оттолкнуть женщину и спрыгнуть вниз. Но служанка, хоть и напоминала видом монахиню, соблюдающую все посты, оказалась весьма цепкой и сильной. Она скрутила Жанне руки за спиной, повалила её на землю и, придавив собственным телом, удерживала до тех пор пока не подбежала привлечённая её криками стража.

– Эта арманьякская ведьма какая-то бесноватая, – заявила служанка, отряхиваясь и тяжело дыша, когда пленницу уже прочно держали несколько солдат. – Билась, будто демоны в ней от святого духа спасались. Кабы не крест мой…

Она сжала в кулаке чёрное деревянное распятие, поднесла к губам и почти вдавила распятие в губы. Потом зло плюнула Жанне под ноги.

– Сжечь бы тебя без долгих разговоров, чтоб не сбежала.

Эти опасения прислуги разделяли, видимо, и те, кто теперь решал судьбу Жанны, потому что через пару дней в Болье прибыл целый отряд пикардийских солдат, которые должны были перевезти девушку в Боревуар – ещё один замок графа Люксембургского. Видимо, Бэдфорд, напуганный молчанием Филиппа, обратился к тому, кто тоже имеет права на пленницу, как и на получение выкупа за неё, и оба они рассудили, что Жанну лучше перевезти подальше от мест где ведутся бои. Мало ли… По слухам, в окрестностях Болье весьма активно действует Ла Ир со своим отрядом, и может быть, Филипп уже успел договориться с французским корольком, что этот головорез отобьёт девицу безо всякого выкупа, а платой за подобную договорённость станут какие-то политические или территориальные уступки для герцогства?! В конце концов, с Филиппа станется – его отец всю жизнь пытался сделать из Бургундии вторую Францию… И Бэдфорд нервничал, выходил из себя и требовал, чтобы Жанну охраняли не как обычного пленника, а удвоенными, утроенными силами!

Он выдохнул только когда от Люксембурга поступило сообщение о том, что девчонка уже в Боревуаре, из которого не сбежишь. Северная глухомань. Крепость, состоящая, фактически, из высокой башни, окружённой несколькими рядами стен. И помещена пленница на самый верхний этаж этой башни, которую охраняют лучше, чем всю крепость.

Ах, не раз подумалось тогда Бэдфорду, что с графом они бы это дело уладили куда скорее. Люксембург сговорчивей Бургундца уже хотя бы потому, что не так богат. Хотя, сумма выкупа, озвученная пока только на многочисленных совещаниях, так велика, что и Бургундца равнодушным не оставит. Десять тысяч! Десять… Фактически, они всему миру намекают на то, кем является эта девица. И если арманьякский королёк, как говорит Филипп, действительно боится её влияния, может получиться так, что он не осмелится предлагать сумму бОльшую, чтобы намёк так и остался неподтверждённым.

* * *

Вера границ не имеет. И, даже когда одни верующие истребляют других таких же верующих, никто не мешает священникам от враждующих сторон ездить друг к другу для решения богословских вопросов. Никого не удивит встреча епископа, близкого к одному двору, с архиепископом, вернувшим свою епархию, благодаря милостям двора другого. Особенно, если встреча происходит в момент острого политического напряжения, которое требовало немедленного вмешательства церкви, поскольку напряжение это создалось, в большей степени, делом о ереси.

Как стало известно, Филипп Бургундский, при посредничестве герцога Савойского, пытался выяснить насколько французское правительство готово к началу мирных переговоров. Или, говоря прямо, готово ли оно выкупить Жанну и на каких условиях? Прямо к королю Шарлю герцог не обращался, но всё, излагаемое Амедею Савойскому, писалось с тем расчётом, что письмо будет переслано в Жьен, где французский король в это время находился. И говорилось в нём о Компьене, который вот-вот будет захвачен, о перспективах продолжения военных действий, которые несомненно мрачнее, нежели перспектива мирных договорённостей. И только в самом конце этого письма, едва ли не вскользь, упоминалось о пленении той, «которую называли Девой».

Шарль, в свою очередь, тоже написал, как бы Амедею, увиливая от конкретного ответа по поводу переговоров – дескать, ему необходимо узнать мнение принцев крови, то есть, герцогов Бретонского, Алансонского, Анжуйского. Но саму идею он, конечно же, приветствует, стремление к миру разделяет и относительно перспектив военных действий не обманывается. При этом, о Жанне не было написано ни слова, что можно было толковать двояко любому, кто в тонкости дела не посвящён, но пожелает спросить: «А почему?!». Либо Шарль не желает через посредников показывать свою уязвимость по этому вопросу, либо не желает пленницу выкупать вообще.

Однако, даже тем, кто это действо готовил и просчитывал все ходы наперёд, делая ставку как раз на то, что французы выкупать Жанну не будут, такое отмалчивание короля тоже было не слишком понятно.

Молчание не оговаривалось. Его и в этом случае можно толковать как угодно и, конечно же ошибиться, если растолковать не в пользу молчащего. И поэтому любой, кто готовил пленение Жанны, предпочёл бы даже самый туманный намёк вообще ничему. Это ведь и «да», и «нет», и «не сейчас», и «никогда»…

– Вы уверены, что Амедей Савойский получил от короля Шарля письмо именно такого содержания? То есть, фактически, никакого? – спрашивал епископ Кошон, сидя в покоях архиепископа реймсского, которого вдруг страстно пожелал навестить. – Я понимаю, вы не обязаны разглашать, но, поверьте, де Шартр, вопрос не праздный! От желания или нежелания вашего короля выкупить эту девицу зависят очень многие… – он чуть было не сказал «судьбы», но во-время одумался, – …многие нюансы будущих взаимоотношений вообще, а не только с Бургундией!

Рено де Шартр улыбнулся с видом, который по его мнению должен был выглядеть успокаивающим.

– Не оправдывайтесь, дорогой Кошон, я всё прекрасно понимаю. И ваша заинтересованность мне понятна тоже.

Ещё бы не понимать! Реймсский архиепископ словно книгу читал, глядя на лицо собеседника, поэтому не заблуждался относительно того, чем именно он озабочен. Однако, по сравнению с тем делом, которое сейчас собирался провернуть сам архиепископ, вся эта суета заурядного карьериста Кошона выглядела топорной работой дровосека против тонкой резьбы ювелира.

– Король полон сомнений, – мягко проговорил де Шартр. – Решать всё прямо сейчас он не может и не должен. И я сам советовал ему повременить и подумать.

– О чём же тут думать?! – всплеснул руками Кошон. – То есть, конечно… Королевское решение – это всё равно что Божья воля. Оглашать его без раздумий, разумеется нельзя. Но не вы ли сами огласили не так давно, что девица навлекла на себя гнев Божий своими