Несмотря на то что многие европейцы покидали свои фермы и перебирались в относительно безопасный Найроби, а некоторые вообще бросали свои дома и бежали в Англию, самые упрямые все же оставались на своей земле, полные решимости не сдаваться. С помощью сирен, сигнальных ракет, регулярного воздушного патрулирования на аэропланах и вертолетах поселенцы пытались выстоять в этой борьбе.

Соломон оставил для нее ужин в кухне. Мона пожелала спокойной ночи слугам и заперла за ними дверь. Вооружившись фонариком, Дэвид поднялся на второй этаж, обошел весь дом, проверяя, заперты ли окна и двери, не прячется ли кто на балконах и верандах. Завершив обход, он вернулся на кухню и собрался уходить.

У двери он немного задержался и оглянулся на Мону.

— Мне очень страшно, — тихо сказала она.

— Я знаю.

— На улице уже темно. И твой коттедж слишком далеко отсюда. Вдруг May May поджидают тебя там, в темноте…

— У меня нет выбора, Мона. Я должен идти. Комендантский час уже начался. Я должен торопиться.

— Дэвид, подожди. — Она вытащила из кармана бумажку. — Я нашла это сегодня утром в почтовом ящике.

Он прочел записку. В ней было всего два слова: «Любовница ниггера».

— Кто мог это сделать? — спросил он, бросая взгляд на занавешенное окно, за которым их поджидала беспросветная, таящая в себе опасность ночь. Никогда в жизни Мона не забудет эту страшную картину: миссис Лэнгли, пронзенная копьем, бегущий отец Витторио в полыхающей сутане, его страшные крики, и Дэвид, падающий под ударами May May.

— Боюсь, Мона, мы с тобой оказались в уникальной ситуации, — хмуро произнес Дэвид. — Каждая из враждующих сторон ненавидит нас обоих, мы стали врагами для всех. Мы попали с тобой в ловушку, оказались в самом центре событий, в которых мы не виноваты и которые мы не в состоянии изменить.

У Моны перехватило дыхание. Дэвид подошел на опасно близкое расстояние к тому невысказанному, что затаилось между ними. В последние две недели они упорно трудились бок о бок в поместье, выкапывая погибшие кофейные деревья, высаживая новые саженцы, почти не разговаривая, за исключением вопросов, касающихся исключительно фермы, а перед заходом солнца расходились по своим домам. Все это время они существовали будто в каком-то вакууме, в отдельном мире, в котором никто не слышал ни о каких May May, где не было места ни для ненависти, ни для любви. Но в этот день им пришлось всерьез заняться финансовыми проблемами поместья, они увлеклись работой и не заметили, что комендантский час уже наступил.

Теперь они оказались в ловушке. Ночь схватила их в свои тиски.

Мона догадывалась, кто мог написать эту записку. Она подозревала сына одного из поселенцев, сорвиголову по имени Брайан, которого как-то уже арестовывали за то, что он издевался над одним из своих чернокожих пастухов. Брайан продел бечевку сквозь отверстия в мочках ушей несчастного и пустил свою лошадь галопом, держа при этом другой конец бечевки в руках, так что бедняге пришлось бежать за ним изо всех сил.

— Как такое могло случиться, Дэвид? — прошептала она. — Что мы такого сделали, чем заслужили?

Он долго смотрел на нее, глаза его были печальны. Он взялся за ручку двери.

— Не уходи, — сказала она.

— Я должен.

— Снаружи тебя могут подстерегать May May. Или белый молодчик, жаждущий мщения.

— Я не могу остаться.

— Почему? Здесь ты в безопасности.

Он покачал головой:

— Ты прекрасно знаешь почему, Мона. — Он говорил так тихо, что голос его был едва слышен на фоне шелеста дождя. — Одно дело — быть с тобой при дневном свете, когда кругом люди, когда много работы, но совершенно другое — остаться с тобой наедине ночью.

Она, не отрываясь, смотрела на него. Сердце ее бешено колотилось.

— Мона, — сказал он напряженным голосом, — нам никогда не суждено быть вместе. Если бы мы жили с тобой в другом месте, в другое время, среди других людей, в обществе, где царило бы понимание и терпимость… Но мы-то с тобой здесь, в Кении, в самом центре позорной межрасовой войны. Мы должны удержаться от этого последнего шага, после которого у нас уже не будет дороги назад, после которого мы уже никогда не сможем смыть с себя пятно позора и чувствовать себя в безопасности.

— Неужели наши чувства так постыдны?

— Нет, но они очень опасны — и для тебя, и для меня.

Он отпер дверь и принялся было поворачивать дверную ручку, когда со стороны гостиной раздался шум. Глаза Моны расширились от страха.

— Дай мне свой пистолет! — прошептал Дэвид. Потом добавил: — И оставайся здесь.

Но Мона последовала за ним. Они осторожно крались через темную столовую. На пороге гостиной Дэвид замер и осмотрелся. Мона выглядывала из-за его спины.

Единственным источником света в гостиной был огонь в камине. Он отчетливо освещал медные ведерки для угля, каминные решетки, искусную кирпичную кладку, ногу слона, служащую подставкой для кочерги, и три кожаных кресла перед камином. Остальная часть комнаты была практически в темноте, лишь неясные блики плясали на мебели из красного дерева, очерчивая мерцающим светом нечеткие очертания. Казалось, предметы движутся вместе с отсветами пламени: журналы, пепельницы, зажигалка, сделанная из ноги антилопы. А за этой границей света чернильные тени обволакивали стены, скрывали книжные шкафы и дверные проемы. Иногда блуждающий отсвет выхватывал из темноты голову животного на стене, и тогда вдруг вспыхивал неподвижный стеклянный глаз антилопы или газели.

Дэвид прокрался вдоль стены к широкому окну, выходящему на гору Кения. Остановился, поднял револьвер, осторожно отодвинул бархатную штору. Мона все так же выглядывала через его плечо.

На вымытой дождем веранде было практически темно, за исключением одинокой тусклой лампочки над ступеньками, которая бросала расплывчатый круг желтого света на плетеную мебель, пальмы в горшках, красные и лиловые цветы бугенвиллий.

Дэвид и Мона сразу заметили на полу черепки разбитого горшка, рассыпанную землю, опрокинутую азалию. Увидели они и виновника происшествия: среди растений в горшках неуклюже семенило маленькое любопытное существо.

— Ежик! — воскликнула Мона.

— Наверное, ищет, где бы ему спрятаться от дождя.

Дэвид, смеясь, повернулся к Моне. Она тоже смеялась — с облегчением, но немного нервно.

Потом их улыбки погасли, и они смотрели друг на друга в интимном полусвете, стоя на краю освещенного круга.

— Обещай мне, — нарушил молчание Дэвид, — что завтра ты переедешь из этого дома к своей тете. С ней Тим Хопкинс, и там ты будешь в большей безопасности, чем здесь. Обещаешь мне, Мона?

— Да.

Он снова замолчал, неотрывно глядя в ее лицо, следуя взглядом по линиям ее лба, шеи, плеч.

— Тебе небезопасно оставаться одной, — наконец произнес он, вспомнив о записке. — Теперь тебе угрожают не только May May.