Джудит зевнула и села на топчане, потянулась за трусиками и лифчиком, подняла с пола платье. Она натянула его через голову, застегнула пуговицы и подумала, что неплохо бы причесаться, но у нее не было гребешка. Эдвард, покончив со своей сигаретой, выбросил окурок, развернулся и возвратился к ней. Он снова сел, и они опять оказались друг против друга, как час тому назад – век назад, целую жизнь назад.

Она молчала. Немного спустя он сказал:

– Теперь нам действительно пора.

Но она не хотела уходить прямо сейчас. Так много нужно было сказать.

– Я правда люблю тебя, Эдвард. – Это было самое важное. – И наверно, всегда любила. – Так чудесно, что можно наконец произнести эти слова, что нет больше необходимости стесняться и таиться. – Словно все мечты вдруг сбылись. Не могу себе представить, что можно любить кого-то, кроме тебя.

– Но ты будешь.

– Да нет же! Ты не понимаешь, это невозможно.

– Нет, ты еще будешь любить других, – повторил Эдвард. Он говорил очень мягко и добродушно. – Теперь ты взрослая. Уже не девочка, даже не девушка. Восемнадцать лет. У тебя вся жизнь впереди. Это только начало.

– Я знаю. Начало нашей любви, начало жизни с тобой.

Он покачал головой:

– Нет, не со мной…

Какое-то недоразумение.

– Но…

– Подожди, послушай. То, что я сейчас говорю, вовсе не значит, что я не питаю к тебе глубоких чувств. Привязанности. Заботливости. Нежности. Всего этого. Стоящего за всеми этими хорошими словами. Всех прекрасных чувств. Но все это принадлежит настоящему. Этому моменту, этому дню. То есть это не что-то в буквальном смысле однодневное, но, разумеется, и не вечное.

Потрясенная, она слушала и не могла поверить. Он не понимает, что говорит, он не может так говорить. Джудит чувствовала, как согревающая уверенность в том, что она любима превыше всего и навсегда, медленно отливает от сердца, словно вода, убегающая сквозь решето. Неужели возможно, чтобы он не чувствовал того же, что чувствует она? Как он не может понять того, что так ясно для нее, ясно как белый день? Они – пара, они принадлежат друг другу.

И вот теперь…

Вынести такое было выше ее сил. Она лихорадочно пыталась обнаружить брешь в его аргументах, подыскать какое-то объяснение и оправдание его предательству.

– Я знаю, в чем дело. Это все война. Когда начнется война, тебя призовут на службу в ВВС, тебя могут убить, и ты не хочешь, чтобы я осталась одна…

Он прервал ее:

– Война тут ни при чем. Будет война или не будет войны, передо мной целая жизнь, и пройдут годы, прежде чем я свяжу свою жизнь с одним определенным человеком. Остепенюсь, заведу детей, унаследую от отца Нанчерроу. Мне всего лишь двадцать один год. Я не могу принимать сейчас решений на всю предстоящую жизнь. Может быть, когда-нибудь я женюсь, но никак не раньше тридцати пяти, а к тому времени ты уже будешь идти своей собственной дорогой, делать свой выбор, найдешь свое счастье.

Он ободряюще улыбнулся ей.

– Сингапур, ты ведь едешь в Сингапур! Может статься, выйдешь замуж за какого-нибудь несметно богатого владельца чайных плантаций и будешь жить в невообразимой роскоши, у твоих ног будут все сокровища Востока, и почтительные слуги будут предупреждать каждое твое желание.

Он был похож на взрослого, который сюсюкает над разобиженным младенцем, стараясь улестить его заманчивыми обещаниями.

– Ты только подумай о путешествии, которое тебя ждет. Бьюсь об заклад, не успеешь ты добраться до Суэцкого канала, как по крайней мере две дюжины мужчин предложат тебе руку и сердце…

Он несет какую-то ахинею. Она не вытерпела и оборвала его:

– Не надо так шутить, Эдвард, это абсолютно не смешно.

Он криво улыбнулся:

– Да, пожалуй, ты права. Я отшучиваюсь, потому что не хочу причинить тебе боль.

– Ты говоришь, что не любишь меня.

– Люблю.

– Но не так, как я люблю тебя.

– Вероятно, не так. Смешно, но я всегда очень о тебе пекся, будто бы нес за тебя какую-то персональную ответственность. Вроде как за Лавди, но несколько иначе, потому что ты мне не сестра. Но я наблюдал за тем, как ты растешь и взрослеешь, все эти годы ты была частью Нанчерроу и нашей семьи. Случай с этим мерзавцем Билли Фосеттом раскрыл мне глаза. Я понял, как ты одинока, как ранима. Я содрогался, думая о том, какой вред причинил тебе этот мерзкий старик. Мне непереносима была мысль о том, что это может произойти снова…

Она наконец-то начала понимать.

– И ты переспал со мной. Занялся со мной любовью. Решил, что это будешь ты.

– Я хотел навсегда прогнать его призрак. Это я должен был избавить тебя от девственности – я, а не какой-то бездарный похотливый болван, который бы тебя только измучил и отравил для тебя радости секса.

– Значит, ты оказал мне услугу, ты меня пожалел! Сделал доброе дело!.. – Внезапно она почувствовала, что у нее начинается головная боль. Она будто клешнями сдавила глазные яблоки, запульсировала в висках. – Большое спасибо, – закончила она с горечью.

– Милая Джудит, не говори так. Признай, по крайней мере, что я действовал из лучших побуждений.

Но этого слишком мало. И всегда будет мало. Джудит потупилась, уклоняясь от его взгляда. Она все еще сидела босая. Наклонившись, подняла одну босоножку, надела ее, стала застегивать ремешок.

– Кажется, я поставила себя в ужасно глупое положение.

Что ж, пожалуй, в этом нет ничего удивительного.

– Нет-нет, это не так. Любить – не глупо. Ну просто бессмысленно дарить свою любовь не тому человеку. Я тебе не подхожу. Тебе нужен кто-то совершенно другой – зрелый мужчина, способный дать все, чего ты, несомненно, заслуживаешь и чего я бы никогда не решился пообещать тебе.

– Жаль, что ты не сказал мне всего этого раньше.

– Раньше это было неактуально.

– Ты говоришь, как адвокат.

– Ты сердишься.

Она повернулась к нему:

– А ты ожидал чего-то другого?!

Непролитые слезы жгли ей глаза. Эдвард заметил их и заволновался:

– Не надо плакать.

– Я не плачу.

– Я не смогу вынести твоих слез. Буду чувствовать себя полным дерьмом.

– Так что теперь?

Он пожал плечами:

– Мы друзья. Ничто этого не изменит.

– Продолжать как ни в чем не бывало? Вести себя осторожно, чтобы не расстраивать Диану? Как раньше? Не знаю, смогу ли я, Эдвард.

Он ничего не ответил. Она стала застегивать другую босоножку, спустя минуту и он пихнул босые ноги в туфли, завязал шнурки. Потом встал и принялся закрывать и запирать на щеколды окна. Шмель улетел. Джудит тоже поднялась. Эдвард подошел к двери и встал там, ожидая, пока она выйдет. На пороге он остановил ее, перегородив выход рукой, и повернул лицом к себе. Она взглянула ему в глаза.