Сейчас ему тоже хотелось плюнуть, все отменить… Если бы не тот факт, что под подозрением находится он сам – то так бы и сделал. Увы, руки связаны…

В дверях появился Гуго в сопровождении незнакомого высокого мужчины лет тридцати пяти. Гуго двигался и смотрел совершенно обычно, и никто не догадался бы, что на самом деле он сейчас наверху. В руках его был толстый коричневый портфель. Гонорар для Ортвина, подумал Штурмфогель. Они разделись и направились к столу.

Штурмфогель встал, приветствуя подошедших.

– Полковник Менцель, – назвался высокий.

– Майор Штурмфогель…

Последовал обмен рукопожатиями. Ладонь полковника была суха и тверда.

– Что вам заказать? – спросил Штурмфогель. – Рекомендую здешний плов.

– Я вегетарианец, – гордо сказал Менцель.

– Тогда салат?

Официант уже стоял рядом.

– Нет, только кофе и печенье.

– А я поем, – заявил Гуго, потирая руки. – Значит, так: долма…

– Вот он, – сказал Штурмфогель.

В дверях стоял, озираясь, Мерри. Его когда-то белый плащ был пропитан водой насквозь. С трудом, путаясь в пуговицах и рукавах, он содрал его с себя и быстро пошел к столу.

– У меня температура – тридцать девять, – сказал он вместо приветствия. – То ли пневмония, то ли опять малярия. Я думал, что уже вылечился. Наверное, ошибся…

Лицом он был похож на боксера, побывавшего в тяжелом нокауте: распухшие скулы и синяки вокруг глаз.

– Это Ортвин, – сказал Штурмфогель. – Ортвин, это полковник Менцель, помощник военного атташе, и мой шеф…

– Да, – сказал Мерри. – Простите. Это была глупость. Я ведь сгорел, Эрвин. Меня… пытали. Чтобы я вас… тебя… А потом я сбежал.

– То есть фотографий при вас нет? – спросил Гуго.

– Их вообще нет. В природе не существует. Это он все придумал. Дрозд. Он страшный человек…

– Понятно, – оскалился Гуго. – Я почему-то так и думал, что никаких фотографий не окажется. Слишком это было бы легко и просто… Но, Ортвин! Гонорар был положен вам за данные о предателе. Этих данных вы не привезли…

– Я расскажу все, что знаю. Может быть, вы сумеете вычислить его. Но вообще-то… все эти дни я размышлял. У меня было много времени… Я думаю, это был лишь способ выявить… меня… и сковать ваши силы. И все. Скорее всего, предателя выдумал сам Дрозд.

– Хотелось бы мне в это верить, – сказал Гуго задумчиво. – Вот что, Эрвин. Смотайся на минутку наверх, посмотри, как там – и потом…

– Постой, – сказал Штурмфогель. – Ты сам – где?

– Здесь…

– Все время?!

– Да.

– Это засада…

Он вскочил – и в этот же миг слетела с петель входная дверь. Трое… нет, пятеро!.. парней в коричневых вязаных масках и с автоматами в руках ворвались в зал, поливая всех огнем направо и налево. Штурмфогель видел, как очередью буквально разрезало пополам пожилого официанта; как брызнуло кровью на стену там, где только что чинно обедала семья: дородный папаша, его красивая жена в дорогом расшитом платке, двое ребятишек; как кто-то вскочил, повалился и пронзительно закричал… Гуго, неестественно откинувшись на стуле, рвал из-под полы свой вальтер, а на груди его уже чернели дырочки, три или четыре в ряд. Полковник Менцель взмахнул руками и выгнулся в мучительной судороге. Сам Штурмфогель все видел и понимал, но двигаться мог только очень медленно, все силы тратя на продавливание сквозь воздух, страшно плотный – как мед. Как смола.

И все же, все же, все же! – он смог дотянуться до Мерри, толкнуть его, такого нелепого, в плечо, заставить плыть-падать сквозь этот сгущенный воздух – и уже в этом полете увидел, как лопается череп Мерри, как разлетаются осколки, брызги, сгустки…

Всё погибло. Тончайшие нити переплетенной с духом материи, страх и любовь, и неистовое желание высокой жизни, и простая жажда жить, и обман, и дружба, и память от мига зачатия до мига смерти, и чья-то ласка, и тоска, тоска, тоска, стонавшая тогда в голосе, пробившемся сквозь жесть телефонной мембраны, – все хлынуло наружу и мгновенно стало ничем.

Был последний шанс. Самый последний, самоубийственный шанс. Штурмфогель бросился вверх – и в какой-то неистовом прыжке схватил Мерри, выпавшего из своей телесной оболочки и уже почти исчезнувшего в нигде. И вместе с ним, рука об руку, он вынырнул в том бело-розовом цветущем саду, исчерченном веселенькими трассерами пуль. Здесь тоже шло побоище. Прячась за опрокинутыми столами, он поволок Мерри куда-то вперед, по зову, по наитию, к коричневым стволам, к красному кирпичу древней стены, в зеленоватую тень. Лицом вниз, раскинув ноги в высоких сапогах, лежал кто-то с узкой голой спиной, черная лаковая куртка задралась до торчащих лопаток. Пули резали ветви над головой, и цветы падали вниз, как мертвые мотыльки…

Может быть, и был шанс уйти – но не этим путем.

На Штурмфогеля прыгнули сверху. Он рухнул под чугунной тяжестью, но как-то вывернулся – из-под огромного коричневого мужика, бритоголового, лоснящегося. Мерри уже держали двое других, растянув за руки; Штурмфогель выхватил пистолет, но передернуть затвор не успел: сокрушительный удар сзади в основание шеи отсушил, парализовал руку, пальцы разжались, оружие выпало – а сам он ссунулся на колени… Кто-то обошел его, оставив без внимания – как кучку дерьма. Коричневый мужик, тоже забыв о нем, шагнул к Мерри – и косо взмахнул рукой. Штурмфогель успел заметить тусклый высверк бронзы, а голова Мерри запрокинулась назад, удерживаемая, наверное, лишь тонким ремешком кожи…

Такой удар перерубает позвоночник.

Вот теперь коричневый повернулся к нему. И Штурмфогель вдруг узнал его! Через одиннадцать лет, в человеческом облике… Тот же внимательный и почти печальный – узнавший! – взгляд, хотя глаза только два, а не шесть, и вместо окаймленной щупальцами пасти – чувственный толстогубый рот…

В руке бывший паук держал кривой бронзовый меч.

Он покачал головой, как бы удивляясь такой судьбе, и неуловимо быстро взмахнул рукой. Но вместо ледяного – или раскаленного – молниеносного прикосновения к шее Штурмфогель почувствовал тупой удар выше уха. Под черепом полыхнуло лиловым огнем, а потом мир лег на бок и исчез.

Стамбул, 27 февраля 1945. 18 часов (время местное)

Он помнил, что некоторое время жил на автопилоте: куда-то полз, бежал, даже стрелял. Он узнавал своих, и они узнавали его. Он осознанно и рационально бывал то внизу, то наверху. Но это было другое, запасное, маленькое, боевое сознание; возможно – всем управлял неизвестный анатомической науке маленький мозг размером с грецкий орех, где-то хорошо и надежно спрятанный…

Лишь к вечеру – дождливые сумерки сгустились – он очнулся и все понял.

Погибла почти вся группа Эрики Гютлер – вместе с нею самой. Погиб Гуго. Погиб Мерри. Погибли двое гестаповских оперативников из четверых: внизу они рванулись отбивать нападение, но уже никого не спасли – кроме Штурмфогеля и одного из ребят Эрики, Франца Лютгебруне, Люта, как его звали обычно, связиста, в момент нападения как раз передававшего телепатему в Центр и потому не угодившего под пули… Сначала он вытащил Штурмфогеля внизу, а потом нашел его наверху и уже вместе с ним пытался проследить за нападавшими, попал еще в одну засаду, отстреливался, был дважды ранен – правда, легко.