Яхта – а правильнее сказать, скоростной катер – прокручивала винтами тяжелую воду Мраморного моря. До границы территориальных вод Турции оставалось пять миль, когда луч прожектора с шипением впился в яхту, и почти сразу поперек курса ударила очередь «эрликона»…

– Стоп машина, – спокойно скомандовал капитан.

Из сумрака вываливался темный силуэт турецкого сторожевика. Он по самую палубу сидел в тумане и потому казался тяжелым, как дредноут.

– Вообще-то Турция – это теперь наш союзник… – осторожно заметил капитан.

– Это Восток, шкип, – сказал Джино. – На корабле о последних событиях могут еще не знать… Ребята, расчехляй.

Ребята уже и без команды расчехляли. Кормовая надстройка, не слишком видимая со сторожевика, заметно изменила свою форму, когда упали фальшивые стенки, открывая внешнему миру пакет из двенадцати базук: три ряда по четыре. Наводчик крикнул:

– Готов!

– Лево руля, малый вперед…

Яхта развернулась «на пятке». Базуки грохнули одна за одной длинной неровной очередью, снаряды полетели, прочерчивая туман… На сторожевике среагировать почти успели – но очередь «эрликона» прошла чуть выше мостика.

А потом сторожевик взорвался. Трудно сказать, куда попали снаряды: в баки, в боеприпасы… скорее всего, в глубинные бомбы. Но корабль скрылся в ослепительной вспышке – а когда пламя стремительно погасло, на поверхности уже ничего не было, только проплешина в тумане…

«Босфор» еще покрутился по дымящемуся морю, но, кроме обломков досок, спасательных кругов и каких-то пустых оранжевых бочонков, спасать и брать в плен было некого…

Небо западнее Белграда, 27 февраля 1945. 21 час 45 минут (время местное)

– Псы! – почти весело воскликнул пилот, и тут же все вокруг осветилось; казалось, самолет проходит сквозь разреженное газовое пламя. – Ночники! Ну, сейчас покрутимся! Держись!!!

Позади, покрывая даже рев мотора, раздался частый треск, и мимо, обгоняя машину, пролетели быстрые белые искры. И тут же Штурмфогель почувствовал, что стал весить раз в пятьдесят больше и расплющивается в тонкий блин по полу кабины. А через секунду ремни впились в плечи, кровь хлынула в голову…

Удар по самолету он воспринял всеми своими оголенными нервами. Машина затряслась. Небо вокруг вновь было темным, слева три или четыре луча прожекторов поджигали рваные облака.

– Уйдем… – прохрипел пилот.

Но другой луч, не с земли, а с неба снова накрыл их – еще более ослепительно, чем раньше. И снова мириады трассеров, похожих на искры костра, раздутого вдогонку сильнейшим ветром…

Пилот попытался уйти вниз, но машину опять затрясло и почти положило на спину.

– Влипли, – хохотнул пилот. – Элерон правый заклинило… На скорости будет валить. Держись, начинается настоящий цирк…

Русских истребителей здесь было до черта. По крайней мере два из них – большие, двухмоторные – несли прожектора. Невооруженный же «Густав» не мог даже выжать полную скорость…

Но он крутился и крутился, уходил из-под обстрела, из лучей, его вновь и вновь находили и зажимали. Тупоносые короткокрылые самолеты возникали из мрака, били в упор и исчезали. Это происходило так быстро, что пилот не успевал сманеврировать. Спасало пока лишь то, что и у тех не было времени прицелиться. Но так не могло продолжаться долго.

– Прыгай, – сказал вдруг пилот. – Умеешь?

– Да.

– Я за тобой. До аэродрома уже не дотянуть. Бак-то нам изрешетили… дуршлаг моей бабушки…

Штурмфогель отстегнулся. Потянул за красную ручку, откинул вбок фонарь – его тут же сорвало потоком. Потом он перевалился через борт – остро и холодно плеснуло в лицо бензином – и полетел в черную бездну.

А через несколько секунд ночь озарилась оранжевой вспышкой. Он успел заметить в небе косой пылающий крест, а потом хлопнул купол парашюта, Штурмфогеля резко встряхнуло – и вдруг все стало вращаться: быстро, быстро, еще быстрее…

Тогда он поднял голову, увидел черное круглое отверстие в центре серого купола и громадную треугольную дыру сбоку – и скользнул наверх.

Если нижнее тело выпутается из этой переделки – хорошо. Нет… ну, значит, не судьба. Придется обойтись только верхним…

Он не позволил себе думать об этом.

Прага, 28 февраля 1945. 9 часов

Специальный посланник Сталина носил неснимаемую личину: голову сокола. В остальном это был широкоплечий статный мужчина с тяжелыми крестьянскими руками и привычкой, положив ногу на ногу, не то чтобы покачивать носком узкого зеркально отсвечивающего сапога, а – как будто что-то рисовать им в воздухе. Рисовать или писать. Барон отметил это про себя и чиркнул в памяти пометку: при следующих встречах сажать кого-нибудь из мелочи: следить за этим сапогом, чтобы всё запоминать и потом делать выводы…

– Как видите, всё очень просто, – резюмировал Сокол. – Не как у дипломатов, верно? Даже торговаться не из-за чего. Вы втайне от западных союзников передаете нам Гитлера, связанного по рукам и ногам, но живого и здорового. По всем остальным пунктам, включая особый статус Валгаллы, мы идем вам навстречу. И даже можем предложить кое-что от себя…

Барон изобразил внимание.

– И Германия, и Советский Союз располагают достаточными интеллектуальными, но недостаточными промышленными и экономическими ресурсами для проведения полномасштабной внеатмосферной экспансии. Подчеркиваю: не располагают порознь. Совместно же мы в состоянии за год-полтора полностью взять под контроль Луну и летающие острова – и тем самым оказаться вне досягаемости того сверхоружия, которым располагают члены Атлантического клуба; сами же мы будем способны диктовать им свою волю. Товарищ Сталин отдает себе отчет в том, что нынешнее состояние враждебных и союзнических связей неестественно и создано лишь для того, чтобы разрушить Континентальный блок…

Этого можно было не говорить. Зеботтендорф знал это раньше других… но кто его тогда слушал?

Беда в том, что и нынешнее предложение – а барон принял бы его мгновенно, вцепившись руками, ногами, стальными крючьями… – и оно завязнет, будет обсуждаться в узком кругу заговорщиков, которые деморализованы военными поражениями и нерешительны до такой степени, что сами не знают, чего боятся больше: поражения или победы.

И добьются-таки того, что всё окончательно развалится и погибнет…

– Я передам предложение товарища Сталина рейхсфюреру, – сказал барон, – и приложу все возможные усилия для того, чтобы оно было принято. Увидимся послезавтра?…

– Да. До встречи.

Рукопожатие Сокола было честным, простым и крепким.

Трансильвания, 28 февраля 1945. 14 часов

Когда наконец он нашел дорогу, то даже не смог обрадоваться – так вымотался. Этот лес, с виду обычный, разве что слишком тихий – забирал все силы… Штурмфогель опустился на камень – теперь, наученный опытом, внимательно посмотрев, нет ли на нем жгучего черного мха, – и позволил себе чуть-чуть расслабиться.