– Добро пожаловать в Тунис.

* * *

На часах было почти девять. Мориц быстро поймал такси. Если повезет, он застанет Амаль дома.

Он боялся. Допрос на самом деле не особо взволновал его. Его тренировали для подобных ситуаций. Но никто не готовил его к тому, как встретиться лицом к лицу с Амаль, как посмотреть ей в глаза и сказать:

– Не ходи сегодня на работу.

– Почему?

– Потому что ты больше не в безопасности.

– Почему?

– Я не знаю. Но ты должна собрать вещи и уехать со мной.

– Почему, Мориц?

– Просто сделай так!

Он представлял себе, как медленно изменится ее лицо. Как любовь уступит место потрясению, а потрясение – ужасу. Как она отшатнется от него, все поняв.

– Кто же ты?

Как его будет душить стыд. Если он признает правду, в ней останется только презрение к нему.

И все же он должен это сказать.

Мориц взбежал по лестнице и постучал в дверь.

Никого.

Он слетел вниз и поймал новое такси.

– В Хаммам-Шотт! Быстрее!

* * *

Машина как раз повернула на проспект Бургибы, когда Мориц услышал гром. Тихий, издалека. Птицы взлетели с деревьев вверх, сотни за раз, гигантской испуганной стаей. Люди шли себе как ни в чем не бывало.

Но птицы.

Потом еще один раскат грома. На этот раз сильнее.

Теперь и люди забеспокоились.

* * *

На автостраде их обогнали кареты «скорой помощи» с сиренами и мигалками. Полиция. Пожарные. Сердце у Морица замерло, когда он увидел облако дыма, поднимающееся в ясное небо на побережье. Облако было коричневатым, пугающим и невероятно огромным.

Таксист забормотал молитву.

Последние сто метров он бежал. Дорогу перекрыли; царил полный хаос. Пожарная машина с воющей сиреной въехала в облако пыли; навстречу ему, шатаясь, брели люди, лица серые от пепла. Паника в глазах. Его никто не остановил.

* * *

Там, где стояли три дома Организации освобождения Палестины, остались лишь обломки. Топорщились причудливо изогнутые металлические конструкции. Взрывы не пощадили и жилые дома по соседству, куски бетона разлетелись во все стороны, фасады обвалились. Гротескная пустыня разрушения.

И море позади.

Мориц копал голыми руками. Все копали голыми руками. Люди кашляли, кричали, вытаскивали из-под завалов безжизненные тела. Пожарный с мертвым ребенком на руках медленно, словно в трансе, прошел мимо Морица. Он продолжал копать.

Это были самолеты, кричали люди. Истребители-бомбардировщики F-15 с израильскими эмблемами под крыльями. Они пронеслись над морем так стремительно и низко, что никто не мог спастись. Сбросили свой смертоносный груз и так же быстро исчезли.

Мориц нашел тело Амаль рядом с остальными, их положили в ряд где-то среди обломков. То, что от них осталось. Лицо Амаль смотрело вверх, почти удивленно, неподвижное, тревожно-красивое, запорошенное пылью. Мориц опустился на колени, убрал волосы с ее лба. Ее тело выглядело почти неповрежденным. Но потом он ощутил кровь на своей руке. Она вытекала из раны на шее. Ее гордой шеи, которую он так любил. Кожа на горле была рассечена острым как лезвие камнем. Морица затрясло. Он разрыдался и рухнул в бездонную пропасть, жалея, что он не умер вместо нее. Потом почувствовал на своей спине руку – человек пытался успокоить его. Это был пожарный, он плакал.

* * *

Элиас стоял перед лицеем Бургибы со школьной сумкой в руке. Увидев Морица, вылезающего из такси, он кинулся к нему. Глаза мальчика сияли, он искренне радовался возвращению Морица. Но, сообразив, что что-то случилось, Элиас замер.

– Ça va? Как дела? – спросил Элиас.

Мориц не мог выдавить ни слова.

– Что случилось?

За спиной мальчика стоял учитель и во все глаза смотрел на Морица. В его лице было смятение. Возможно, он уже услышал обо всем по радио. И не сказал детям.

– Где мама?

Мориц опустился перед мальчиком на колени, взял его за руки. Он хотел бы, чтобы Элиас простил его, но знал, что это невозможно. В ту секунду Мориц принял два решения. Он всегда должен быть рядом с Элиасом. И Элиас никогда не должен узнать, кем он был.

Глава

60

Хайфа

Морис рассказал ей, что купил дом на Сицилии, умолчав о том, что на склоне лет опять стал отцом. Квартира Ясмины на улице Яффо была забита фотографиями. Они стояли на мебели, висели на стенах, были приклеены к дверце холодильника. В основном Виктор, часто – Жоэль, иногда – Морис. Из трех фотографий, которые они сделали в Яффе перед «богиней» Виктора, она выбрала ту, которую снял Морис: Ясмина и Виктор, а в центре – Жоэль, как будто они семья. По радио играл шлягер. Ясмина превратилась из женщины, которая жила ради лучшего будущего, в женщину, вообразившую себе лучшее прошлое. На маленьком отрывном календаре рядом с дверью кухни листок с датой: 23 ноября 1995.

Они сидели на балконе; последний солнечный осенний день. Ясмина принесла яичницу и кофе. Все та же посуда, что и тогда. Только они двое изменились, стали старше. Намного старше. И чужими, но иногда, когда она, смеясь, смотрела на него, казалось, что прошли минуты, а не десятилетия. Если бы вернуться назад, спросил Морис, сделала бы она что-нибудь иначе. Ясмина долго не отвечала. Какой смысл в этом вопросе, сказала она наконец, мы все равно ничего не можем изменить. По-прежнему жить здесь – самое большое счастье для нее. В худших версиях этой жизни, которые она представляла себе бессонными ночами, она угасала в доме престарелых или в психиатрической клинике, зависимая от чужих людей, в общей спальне с незнакомцами – как в первые годы ее жизни. Иногда ей трудновато подниматься по лестнице, но в целом с ней все в порядке. Она вполне счастлива, сказала Ясмина. Даже посещает танцевальные курсы раз в неделю. Иногда с кем-то знакомится, но мужчины не такие, как в прежние времена. Она научилась, по ее словам, не бояться одиночества.

Затем Ясмина рассказала об Альберте, который обязательно хотел быть похороненным во Франции – стране, которую он так любил. И о Жоэль, которая до самого конца заботилась о Мими в Париже.

– Как она? – спросил Морис. Ясмина встала и достала газетную статью. Статья о Жоэль в разделе местных новостей по случаю концерта, где она пела.

«Дитя Хайфы в Париже», – гласил заголовок.

– Она стала знаменитой, – сказал Морис, и лицо Ясмины просияло тихой гордостью и одновременно облегчением.

Она на свету, подумал он, а я становлюсь все более и более невидимым.

* * *

«Богиня» ржавела в пыльном гараже.

– Ей место на свалке, – сказала Ясмина. – Но я не могу заставить себя. Может,