Вечеринки в Париже тоже проходили непросто. Выпив, особенно дешевого, доступного всем пойла, Чарли становился раздражителен. Потом, когда они возвращались в свою однокомнатную квартиру, начинались ночные кошмары, мучиться от которых приходилось заодно и женам солдат всего мира.

Создавая картины французских лесов, морских побережий и пастбищ, скорее, чтобы набить руку, а не ради карьеры, Чарли начал обретать уверенность. Когда им с Салли стало понятно, что пришло время возвращаться домой, они знали, что сделать это будет нелегко. Английские художники, возвращаясь на родину, были уверены, что в любой момент могут приехать в Париж. Австралийцы же были уверены, что уезжают навсегда.

Но через несколько месяцев Чарли и Салли все-таки вернулись в Сидней, а Эдди Горовиц уже издал французские работы Чарли и теперь пытался опубликовать его пейзажи австралийского побережья. Типографии в Сиднее отличались от парижских. Но это необходимо было сделать. Когда наступило знойное австралийское лето, они сняли квартиру на берегу океана в Бронте. Как и предсказывал Чарли, свет в Бронте заставил побледнеть Вимрё и Булонь, но здесь не хватало воздуха. Воображению было тесно. А вот атмосфера тогдашней Франции была пропитана войной и уродством, но еще и мечтой о свете.

Когда Эдди Горовиц впервые увидел произведения Чарли, он представил его в Общество художников в Сиднее и в Австралийский институт акварели. Он пытался выбить для него полставки преподавателя рисунка в педагогическом колледже и нашел студию на Джордж-стрит — на паях с другими художниками. Единственное, чего не мог сделать Эдди, так это заставить своих партнеров и бизнесменов, приглашенных на выставку, купить работы Чарли и сделать ему имя.

Предстоящее открытие выставки произвело на Чарли такое сильное впечатление, что накануне он купил новый костюм.

К этому времени он уже успел понять, какое действие на него оказывает выпивка и, несмотря на связанное с открытием волнение, в тот вечер оставался абсолютно трезвым. Он попросил Эдди, чтобы ни в одной публикации о нем, насколько это вообще возможно, не упоминалось о его ранении. Ему не хотелось, чтобы к ней отнеслись как к аттракциону однорукого художника.

— Ты, тупой ублюдок, думаешь, мазать красками я начал, только потеряв левую руку? — орал он на одного американского художника на вечеринке в Париже, после чего его пришлось тащить домой.

Так что вернисаж в студии на верхнем этаже универмага «Дэвид Джонс» был наказанием и наградой одновременно. Немало мужчин и женщин подошли к Чарли с виски и джином в руках, чтобы поздравить и сообщить, что они приятно удивлены, но при этом с не вполне уместной веселостью признаться, что сегодня ничего покупать не собираются. В другом конце отец Салли и миссис Сорли беседовали с товарищами Чарли по студии.

Стоящий рядом с ними человек в хорошем костюме казался поглощенным созерцанием одной из картин и напомнил Салли Иэна Кирнана. Эта выставка ее пугала, и он притянул ее взгляд, потому что она искала хоть какого-нибудь отголоска теплоты и любви. Человек был не похож на друзей Эдди Горовица, заглянувших сюда, в угоду ему ради собственной коммерческой выгоды. Салли подошла к Чарли, который разговаривал с друзьями, и спросила:

— Видишь того человека? Кажется, похож на Иэна Кирнана?

Она не писала Кирнану уже как минимум полгода и не знала, сидит он в тюрьме или его уже отпустили.

Человек наклонился к картине, потом выпрямился, повернулся, увидел ее и широко улыбнулся. Это была улыбка узнавания, улыбка с «Архимеда». Он подошел к ним с Чарли.

Теперь и Чарли его заметил. Они пожали друг другу руки, Иэн поцеловал Салли в щеку и, отступив на шаг, сказал:

— Ты очень похожа на сестру…

— А я-то все голову ломаю, — сказала Салли. — Я имею в виду, я не знала, где ты…

— Нас всем скопом амнистировали, — сказал Кирнан. — Слава богу, в планы властей не входило держать нас в заточении бесконечно. Я вернулся к работе в семейном бизнесе, он еще у нас, хотя правительство пыталось его выкупить. Теперь я почтенный, уважаемый человек. Прошлое забыто.

— Женился? — спросила Салли, возможно, слишком поспешно.

— О нет, — сказал он.

Это удивительным образом ее успокоило.

Он сказал:

— Я должен поздравить вас, Чарли. Вот та река. — Он указал на картину, которую так внимательно изучал. — Это не Сомма?

— Изер, — сказал Чарли с улыбкой. — А вот смотрите, в следующей нише у меня австралийские реки, Кларенс, например.

— Изображение Изера изменой родине не является, — усмехнулся Иэн Кирнан. — Но если бы я вздумал приобрести пейзаж с Изером, боюсь, вы могли бы подумать, что это сделано по дружбе или из уважения к вашим ранам, а не из-за его отменного качества.

Человеку, который так ясно видит все страхи Чарли, приобрести картину было бы очень легко, и все трое об этом знали.

В тот вечер удалось продать три полотна. Эдди сказал, что замечательный результат для нынешней прагматичной эпохи. Иэн оставался с ними до конца и вышел вместе с ними, когда Эдди Горовиц потащил их всех — Чарли, Салли, ее отца и новую миссис Дьюренс — на ужин в отель «Австралия».

На улице под приятным южным ветерком теплой летней ночи Кирнан, понизив голос, сказал Салли:

— Я ее никогда не забуду. Мы были идеальной парой бродяг.

Он сжал ее руку, пожал руку Чарли и двинулся в сторону Элизабет-стрит.

Чарли поцеловал ее в ухо и сказал:

— Солнышко ты мое.

Солнышко было его любимым ласковым прозвищем Салли.

— Солнышко, мне кажется, все прошло очень хорошо.

* * *

Но реальность, данная нам в ощущениях и в своем конкретном виде единственно признаваемая, возможно, лишь тень истины. Так что именно Наоми заместила в том мире, который нам дано наблюдать, свою скончавшуюся от тяжелой болезни сестру. В этой реальности первая выставка Чарли Кондона проходила в галерее «Атеней» на Коллинз-стрит и была организована артдилером и меценатом Бернардом Фавенком. Бернард взял Чарли под свое щедрое покровительство с тех пор, как тот несколько месяцев назад вернулся в Австралию и поступил в Школу искусств Мельбурнской Национальной галереи. И хотя Чарли еще не создал внушительного количества австралийских работ и на большинстве его картин было запечатлено переменчивое небо северной Франции, тамошние реки и деревенские улицы, Бернард рассчитывал, что у состоятельных австралийских военных, особенно офицеров, может возникнуть желание украсить стены видом деревушки, где они сражались или стояли на отдыхе.

— Пейзажами Западного округа штата Виктория можно заняться и позже, — заявил Бернард Фавенк. На выставке были и кое-какие австралийские пейзажи, но Чарли был уверен, что если что и продастся, то не они.

Через два с половиной года после того, как Чарли потерял руку и узнал о смерти Салли, он сошелся в Париже с широколицей бельгийкой Эстель, тоже начинающей художницей.