Девятнадцатого июля матери исполнилось тридцать семь, и мы устроили ей праздник. Саванна сделала шоколадный торт, а мы с Люком сплавали в город и купили самый большой флакон «Шанель № 5», какой имелся в магазине Сары Постон. Миссис Постон уверяла нас, что этими духами пользуются лишь женщины très élégante[166]. Ее чары продавца были гораздо лучше ее французского. В итоге мы взяли «Шанель». Хозяйка магазина завернула нам коробочку в бумагу нежно-сиреневого цвета.

В торжественный вечер матери пришлось трижды дунуть, чтобы загасить все свечи. Мы поддразнивали ее, а она полушутя утверждала, что опасается за свои легкие и что в таком возрасте можно им сильно повредить. В золотистом свете свечей материнское лицо было необычайно красивым. Когда она улыбнулась мне, я почувствовал себя перенесенным в тайную пещеру ее особой любви ко мне. Мать поцеловала и обняла меня. Ее шея пахла «Шанель № 5». Мне хотелось кричать, кричать со всем неистовством и нежностью мальчишки, на которого возложена обязанность любить свою мать. Мне хотелось сказать ей, что я все понимаю и ничуть не сержусь ни на нее, ни на отца за свое детство и жизнь на острове. Но я молчал и только вдыхал сладковатый запах ее волос, перемешавшийся с ароматом духов.

В тот вечер нас всех неожиданно удивил Люк. Мы с Саванной говорили, что к концу августа покинем остров. И тут Люка прорвало. Как и мать, он отказывался признавать очевидное: наше детство кончилось безвозвратно, подобно отзвучавшей музыке, и теперь у каждого из нас своя жизнь. Люк вдруг заплакал. Его плечи вздрагивали; он усилием воли пытался подавить свою печаль. В такие минуты отчетливее понимаешь меланхоличное одиночество королей или отчаяние израненных львов, изгнанных сородичами из прайда. Мне безумно хотелось обнять Люка, прижаться лицом к его лицу. Но я не мог. Это сделала Саванна. Она обвила брата руками и стала уверять, что по большому счету ничего не изменилось. Просто Люк принадлежит острову, а мы с Саванной всего лишь на нем родились и никогда не ощущали себя неотъемлемой частью острова Мелроуз. Конечно, то был миф, но он хотя бы поддерживал нас и питал наши радостные мечты о путешествии за пределы семейной тюрьмы.

— Это что за нюни? — спросил отец.

— Люку взгрустнулось. Ведь скоро мы с Томом уезжаем, — пояснила Саванна.

— Сын, не позорься, возьми себя в руки, — отрезал отец. — Ты же теперь настоящий ловец креветок. А ловцы креветок нюней не распускают.

— Помолчи, Генри, — вмешалась мать. — Не трогай мальчика.

— Ну и сентиментальная у меня семейка, — пробурчал отец, вновь почувствовав себя в изоляции. — Больше всего ненавижу семейные сопли.

Потом мы втроем пошли на причал, легли на спины и ощутили под собой все величие реки, которая торопилась встретиться с напором моря. Нам были видны все звезды, какие Бог открыл человеческому глазу в этой части мира. У меня над головой лениво тек Млечный Путь. Достаточно было приподнять руку, и половина звездной реки тут же исчезала. Прилив слабел, и из своих илистых пещер вылезли манящие крабы. Самцы дерзко и с умопомрачительной гармонией покачивали большими клешнями. В свете луны и звезд их клешни казались вырезанными из слоновой кости. Крабы подавали сигналы: все в мире идет так, как и должно быть. Они тысячами докладывали Господу, что прилив уменьшился, а созвездие Пегас светит с надлежащей яркостью. Далее шли сообщения о дельфинах, радующихся удачной охоте, и о луне, верной своим обещаниям. Это поведение крабов напоминало танец, церемонию утверждения незыблемости божественных законов. Подражая им, я тоже помахал воинственному Ориону, двигавшемуся неспешной походкой со всей своей боевой свитой. Его пояс находился в миллионах миль, но казался мне ближе, чем огни дома.

Третьего августа я опять спал на причале. Меня разбудил ветер, подувший с юго-востока. К полудню прилив достиг максимальной высоты, но направление ветра не позволило ему отступить. Началась титаническая битва водной и воздушной стихий. Ветер успел набедокурить в садах, пригнуть к земле фасоль на грядках. После обеда Люк позвал нас с Саванной на южный край острова. Брат намеревался удобрить землю под рощицей пекановых деревьев, которые вот уже два года не давали орехов. Мне вовсе не улыбалось выходить из дому в такую погоду, о чем я тут же сообщил Люку, добавив, что не стану огорчаться, если в ближайшие пятьдесят лет роща не даст ни одного орешка. Саванна тоже не пошла. Мы остались с матерью, а Люк зашагал по проселочной дороге. Путь его лежал через болото; ветер дул ему в спину.

Мы настроили приемник на одну из радиостанций соседнего штата Джорджия. Когда звучали наши любимые композиции, мы неуклюже подпевали. Вскоре поставили песенку, которая очень нравилась матери. Тут уж мы с Саванной продемонстрировали всю мощь своих голосов. Мы держали в руках невидимые микрофоны и представляли, что выступаем перед залом, полным восторженных поклонников. Когда мелодия закончилась, мы наградили друг друга аплодисментами, поклонились воображаемым зрителям и щедро послали им воздушные поцелуи.

Музыку сменил выпуск новостей. Мы болтали между собой, слушая их вполуха. Местные новости чередовались с общенациональными… Губернатор Джорджии попросил у федерального правительства денег для предотвращения дальнейшего размыва пляжей на острове Тайби… Из тюрьмы города Рейдсвилл, что в центральной части штата, бежало трое заключенных. Все они — опасные преступники. Они убили охранника и завладели его оружием. Предположительно направляются во Флориду… Историческое общество Саванны выступило против строительства нового отеля в исторической части города… В кафе на Ривер-стрит арестован бармен за продажу спиртного несовершеннолетнему…

Мать была в хорошем настроении, ее смех заглушал голос диктора.

После выпуска раздались первые аккорды популярной песенки ансамбля «Ширеллс»[167]Мать даже застонала от радости и пустилась танцевать каролинский шэг[168]на пару с Саванной. Как и большинство школьных спортсменов своего поколения, я научился премудростям футбола гораздо раньше, чем премудростям танцев. Я с восторгом и стыдом следил за чувственными движениями сестры и матери. Застенчивость не позволяла мне попросить их научить меня танцевать. Я даже не мог представить, как буду держать мать или Саванну за руку. В их паре мать была ведущей. Она умело и властно вертела Саванну по всей гостиной.

Мы не знали, что за нашим домом следят. В счастливом неведении мать с Саванной кружились, а я подпевал «Ширеллс» и хлопал в такт музыке. Над рекой гремел гром, но наш наполненный звуками дом был вне стихии, дождь воспринимался как дополнительные барабаны. Очень скоро нам предстояло понять, что страх — это искусство черной магии и оно требует хорошего учителя. Скоро здесь прольется кровь, которой мы напишем свои имена на безучастных страницах книги времени. Наши хорошие учителя были совсем рядом. Не ведали мы и того, что музыка так и будет сопровождать весь этот кошмар.