– Куда пойдем? – спрашивает Квик-Квик.

– Есть у меня один адресок. Негр-полицейский сунул мне адрес двух французов на Пенитенс-Риверз.

Согласно полученной справке, в этом квартале живут исключительно индусы. Я подошел к полицейскому в безупречно белой форме и показал адрес. В ответ он потребовал наши документы. Я с гордостью показал удостоверения.

– Благодарю. Все в порядке.

Затем он не поленился проводить и посадить нас в трамвай и переговорил с кондуктором. Поехали от центра города, и минут через двадцать кондуктор высадил нас. Приехали. Очутившись на улице, мы стали спрашивать: «Frenchmen? (Французы?)» Один молодой человек сделал нам знак следовать за ним. Он вывел нас прямо к небольшому одноэтажному домику. Не успели мы приблизиться к дому, как из него вышли три человека, подняв руки в дружеском приветствии.

– Какими судьбами, Папи?

– Уму непостижимо! – воскликнул самый пожилой из них с копной седых волос. – Входи. Я здесь живу. Китайцы тоже с тобой?

– Да.

– Входите. Добро пожаловать.

Пожилого каторжника зовут Огюст Гитту, или просто Гитту. Он коренной марселец. Мы с ним из одного конвоя и приплыли на «Мартиньере» в 1933 году. Девять лет прошло. Один раз бежал, но неудачно. Потом был пересуд, и первый приговор был заменен простым поселением. Его расконвоировали. Три года назад он бежал из колонии. Двое других – Малыш Луи из Арля и тулонец Жюло. Они тоже бежали, отбыв наказание, но по закону должны были оставаться во Французской Гвиане еще на один срок, равный первоначальному приговору – десять и пятнадцать лет (этот второй срок называется «дубляжем»).

В доме четыре комнаты: две спальни, одна кухня-столовая и мастерская. Они занимаются изготовлением обуви из балаты, своего рода натурального каучука, собираемого в тропических лесах. С помощью горячей воды он поддается обработке и принимает любые формы. Без вулканизации на солнцепеке балата плавится – это единственный недостаток, против которого тоже есть средство: слои балаты усиливают холщовыми прокладками.

Приняли нас чудесно, от всего сердца и так радушно, как могут принять люди, прошедшие через страдания. Страдание делает человека благородным. Гитту без всяких колебаний оставил нас у себя, отведя комнату на нас троих. Возникла лишь одна проблема – чушка Квик-Квика, но последний уверял, что свинка не пачкает в доме и по своим делам сама ходит во двор.

Гитту не возражал.

– Ладно, там видно будет, а пока пусть живет с тобой.

Из стареньких солдатских одеял, расстеленных на полу, мы на скорую руку приготовили для себя постель.

И вот все шестеро мы сидим перед открытой дверью, покуривая сигареты, и я рассказываю Гитту о своих приключениях за эти девять лет. Оба его приятеля слушают внимательно и остро переживают вместе со мной. У каждого из них случалось в жизни нечто похожее. Двое знали Сильвена и искренне сожалели о его ужасной кончине. Мимо нас туда и обратно проходят люди всех цветов и национальностей. Время от времени кто-нибудь заходит, чтобы купить обувь или метлу, поскольку Гитту с друзьями делают и метлы, зарабатывая себе на жизнь. От наших хозяев я узнал, что в Джорджтауне проживает человек тридцать бывших каторжников и ссыльных, в свое время тоже бежавших. Они встречаются в ночном баре в центре города, чтобы выпить в компании рому или пива. Все работают, рассказывает Жюло, большинство ведет себя хорошо.

Прохлаждаясь в тени за разговором, мы сидели перед дверью домика, когда мимо нас прошел какой-то китаец. Квик-Квик его окликнул. Затем, не сказав мне ни слова, Квик-Квик и однорукий ушли с ним. Далеко они не должны уйти: следом побежала свинка. Часа через два Квик-Квик вернулся с ослом, тянувшим маленькую тележку. Гордый, как павлин, он останавливает ослика, разговаривая с ним по-китайски. Скотинка, похоже, понимает этот язык. В тележке три походные койки, три матраса, три подушки, три чемодана. В чемодане, который он передал мне, полно рубашек, кальсон, маек, две пары ботинок, галстуки и прочее.

– Где ты все это раздобыл, Квик?

– Земляки дали. Завтра их навестим. Пойдешь с нами?

– С удовольствием.

Все мы думали, что Квик-Квик усядется в тележку и поедет обратно, но не тут-то было. Он распряг ослика и привязал во дворе.

– Они мне подарили и осла, и тележку. С этим, они сказали, можно легко заработать на жизнь. Завтра ко мне придет земляк и обучит, как делаются дела.

– Умеют жить твои земляки.

Гитту сказал, что осла и тележку можно пока поставить во дворе. Все идет прекрасно в наш первый свободный день. Вечером все шестеро сидим за рабочим столом и едим хороший суп, приготовленный Жюло. На второе – спагетти.

– Каждый по очереди моет посуду и прибирается в доме, – сказал Гитту.

Этот совместный обед символизирует образование первой тесной общины. Сознание того, что тебя не оставят в беде и помогут сделать первые шаги в свободной жизни, действует весьма успокоительно. Квик, однорукий и я поистине счастливы. Крыша над головой, постель, щедрые друзья, которые в своей бедности великодушно стараются нам помочь. Чего еще надо?

– Что ты собираешься делать сегодня вечером, Папийон? – спросил Гитту. – Не желаешь ли поехать в центр и посидеть в баре, где собираются все беглые?

– Мне хотелось бы остаться здесь. Съезди, если хочешь. Я буду возражать, если ты не поедешь из-за меня.

– Да, я поеду. Мне надо встретиться кое с кем.

– А я останусь с Квиком и одноруким.

Малыш Луи и Гитту принарядились, надели галстуки и отправились в центр. Жюло остался заканчивать несколько пар обуви. Я с товарищами пошел прогуляться по прилегающим улицам, чтобы лучше познакомиться с кварталом. Везде одни индусы. Очень мало негров и почти нет белых. Два-три китайских ресторанчика.

Пенитенс-Риверз – это название квартала, где проживают в основном выходцы из Индии и с острова Ява. Молодые женщины просто очаровательны. Старики носят длинные белые одежды. Многие ходят босиком. Это кварталы бедняков, но одеты все чисто и аккуратно. Улицы плохо освещены; бары, где пьют и едят, заполнены посетителями. Повсюду звучит индийская музыка. Меня остановил один негр в белом костюме и при галстуке:

– Вы француз, месье?

– Да.

– Приятно встретить соотечественника. Не откажитесь пропустить стаканчик.

– Как вам угодно, но со мной два моих приятеля.

– Не имеет значения. Они говорят по-французски?

– Да.

И вот мы уже сидим вчетвером за столиком в баре с видом на тротуар. Негр с Мартиники изъясняется на изящном французском – мы так не умеем. Он просит нас обратить внимание на английских негров, которые, заявляет он, все обманщики.

– Это не то что мы – французы. Мы держим слово, а они нет.

Я улыбаюсь про себя, когда этот черный говорит «мы, французы». Вдруг страшное беспокойство охватило меня: этот месье действительно француз, даже больше француз, чем я. Смотрите, с каким жаром и верой вступается он за свою нацию. Он готов отдать жизнь за Францию, а я нет. Поэтому он больше француз, чем я. Но мы продолжили прежнюю линию разговора.