О Президиуме, – процитирую дневниковую запись Лидии Чуковской от 30 октября, – рассказывают, что там выступали не сквозь зубы, не вынужденно, а с аппетитом, со смаком – в особенности Михалков… Выступил с какими-то порицаниями и наш Коля. Коля, который любит его и был любим им, который знает наизусть его стихи, который получал от него такие добрые письма. Какой стыд (Л. Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 2. С. 327).

Иногда мы, кстати, совершенно незаслуженно, говорим о свинье, что она такая, сякая и прочее.

Я должен вам сказать, что это наветы на свинью. Свинья никогда не гадит там, где кушает, никогда не гадит там, где спит.

Поэтому, если сравнить Пастернака со свиньей, то свинья не сделает того, что он сделал. (Аплодисменты). А Пастернак – этот человек себя причисляет к лучшим представителям общества, – он это сделал. Он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьим трудом он живет и дышит. (Аплодисменты).

А почему бы этому внутреннему эмигранту не изведать воздуха капиталистического, по которому он так соскучился и о котором он в своем произведении высказался. (Аплодисменты). Я уверен, что наша общественность приветствовала бы это. (Аплодисменты). Пусть он стал бы действительным эмигрантом и пусть бы отправился в свой капиталистический рай. Я уверен, что и общественность, и правительство никаких препятствий ему бы не чинили, а наоборот, считали бы, что этот его уход из нашей среды освежил бы воздух. (Аплодисменты)342 (Комсомольская правда, 30 октября. С. 3).

В кабинете у Хрущева уже сидел Суслов.

Никита Сергеевич, обращаясь ко мне, спрашивает:

– Завтра ты с докладом на пленуме комсомола выступаешь?

– Да, я.

– А не мог бы ты в докладе «выдать» Пастернаку, как надо?

Вот мы надиктуем сейчас с Михаилом Александровичем343 странички две-три, потом вы с Алешей посмотрите, с Сусловым согласуете, и действуй.

Хрущев вызвал стенографистку и начал диктовать. Тут были любимые им словечки: и «паршивая овца», и «свинья, которая не гадит там, где ест или спит» и пр. Типично хрущевский, нарочито грубый, бесцеремонный окрик, выпирающий из текста доклада, нарушающий общий его тон.

Когда он продиктовал слова о том, что, мол, «те, кто воздухом Запада хотят подышать, пусть убираются, правительство возражать не будет», я взмолился:

– Никита Сергеевич, я же не правительство!

– Не беспокойся! Мы будем сидеть в президиуме и в этом месте тебе поаплодируем. Люди поймут (В. Семичастный. С. 72–73).

содержался, – как напоминает Евгений Пастернак, – иезуитский абзац о принципиальной разнице между Нобелевской премией по литературе и по физике: если первая – политическая акция, то вторая – заслуженная награда и признание успехов советской науки (Е. Пастернак // Знамя. 2008. № 12. С. 151–152).