Теперь он даже не пытался скрыть, что не питает ко мне особой симпатии. Его лицо выражало презрение или еще что-то в этом роде. Я посмотрел на него и поправил галстук.

— Еще один вопрос, — сказал он. — Вы уверены, что секретарь факультета Улин сказал вам вчера вечером, будто провожал фру Хофштедтер от здания филологического факультета?

— Конечно, — подтвердил я. — А как же иначе? Или теперь он утверждает, что все было не так?

Харалд Бруберг с трудом подавлял раздражение.

— Улин утверждает, будто он сказал вам, что встретил фру Хофштедтер во время следственного эксперимента. Но вы были немного выпивши и потому неверно его поняли.

Он с особым удовольствием повторил слова Улина о том, что я был выпивши. Официантка принесла мне виски. На это у нее ушло немало времени. Харалд Бруберг, которому явно надоело мое общество, попросил счет. Но официантка, кажется, все предусмотрела и подала его немедленно. Они встали. Я взял свой стакан и тоже поднялся.

— Иду в бар, — сказал я.

Оба промолчали. Я последовал за ними. Когда идешь рядом с представителями полиции, всегда чувствуешь, что ты в надежных руках. Тут я вспомнил, что всю жизнь мечтал прокатиться в полицейской машине. Я уже хотел попросить об этом Харалда Бруберга, как вдруг он повернулся ко мне и спросил:

— Значит, вы настаиваете на своих показаниях по поводу разговора с Улином вчера вечером?

— Я подумаю, — ответил я.

Я сидел в баре наедине со своим виски и проклятым жужжанием в голове и думал о братьях Брубергах. Разговор с ними оставил у меня неприятный осадок. Это все чепуха, будто я неправильно понял Хилдинга. Он сказал четко и ясно, что провожал Марту от филфака. И произошло это наверняка после следственного эксперимента, так как по дороге они говорили о Харалде Бруберге, а до следственного эксперимента они его никогда не видели. В котором это было часу? Примерно от восьми до половины десятого. Но почему Улин соврал Брубергу? Неужели он просто проговорился мне вчера вечером?

Я стал раздумывать, не выпить ли мне еще, прежде чем тут закроют. Было около половины двенадцатого. Скоро в бар перестанут пускать. Я выловил пару кусочков льда из стоявшего передо мной стакана. Немного поодаль, через два-три стола, сидела небольшая компания болельщиков. Они спорили, какая команда возьмет первенство Швеции по хоккею. Когда я поднял голову, в дверях стоял Хилдинг Улин.

Он появился, как тролль, о котором только что думали и говорили, и спокойно обвел взглядом зал, точно так же, как вчера. Он явился, будто за ним послали, и был пунктуален, как Кант, по которому можно было проверять часы. Когда Хилдинг, словно злой дух, возник на пороге, было без трех минут половина двенадцатого. Увидев меня, он кивнул и подошел к моему столику. Но сегодня он был не совсем таким, каким я видел его вчера. Лицо, пожалуй, стало куда бледнее.

— А ты настоящий гуляка, — сказал Улин.

— И вы не хуже, — хмыкнул я. — Спасибо на добром слове.

— Можно присесть? — спросил он.

Я сделал приглашающий жест.

— Устраивайтесь поудобнее. Я как раз вас и ждал. И весь вечер берег это самое место.

Хилдинг сел. Кажется, он еще не решил, как реагировать на мои слова.

— Какое ужасное несчастье! — вздохнул он. — Бедная Марта… Потом растер лицо, чтобы поскорее согреться, и добавил: — Непостижимо. Еще вчера она была жива.

— А сегодня мертва, — добавил я. — Не теряйте даром времени и скорее заказывайте. А то они уже убирают бутылки.

Хилдинг сделал знак бармену, и тот кивком дал понять, что видит. Все было как обычно. Необычным было только жужжание у меня в голове. Но я уже привык не обращать на него внимания. Главное было то, что на земле прошли еще сутки, а за это время многое успело случиться.

— Я вижу, у тебя пустой стакан, — заметил Хильдииг. — Может, угостить?

— Сегодня угощаю я. Я закажу гимлит, и пусть все будет как вчера.

Он поспешно улыбнулся, и улыбка застыла в уголках его губ. Потом поднял два пальца. Бармен крайне раздражал меня тем, что делал вид, будто только и ждал этого знака. Он тотчас же кивнул в ответ. Между тем Хилдинг вытащил портсигар и протянул его мне, а я по обыкновению поблагодарил и сказал, что предпочитаю сигареты. Далее он снова совершил привычный ритуал с сигарой — снимал с нее поясок, обрезал конец и ждал, пока спичка как следует разгорится. Весь этот спектакль я видел только вчера. Кажется, я начал понимать, что собой представляет Улин. Возможно, у меня не было оснований думать о нем плохо, но думать иначе я не мог.

Бармен принес стаканы с гимлитом. Я расплатился, и он снова, крадучись, ушел за стойку.

— Несколько минут назад здесь были братья Бруберги, — сказал я.

Улин спокойно потягивал гимлит, потом сказал:

— Мне тоже сегодня пришлось побеседовать с прокурором. Чертовски нудный тип! Я слышал, это ты нашел Марту?

— Я.

Она вдруг выглянула из-под умывальника и посмотрела на меня. Но я тут же загнал ее обратно, надеясь, что сегодня она больше не отважится досаждать мне своим присутствием.

— Мы о ней говорили, — вздохнул Улин, — но так ничего и не выяснили.

— Мы тоже ничего не выяснили, — ответил я.

Он прищурил глаза и быстро взглянул на меня. Я тут же перешел в наступление.

— Вы сказали Брубергу, что вчера вечером Марту не встречали? — спросил я.

— Да, сказал. — Он очаровательно улыбнулся. — Он хотел поймать меня на этом, а потом оказалось, что это исходит от тебя. Ты, видимо, неправильно меня понял. Об этом я сказал Брубергу. Мы встретились с Мартой после следственного эксперимента.

— Кроме того, вы ему сказали, что я был пьян. Как не стыдно! Зачем это?

— Не помню, чтобы я это говорил, — ответил Хилдинг. — Во всяком случае, слова «пьян» я, по-моему, не произносил. Я только сказал, что мы сидели в баре, беседовали и пили гимлит.

— Но от гимлита не опьянеешь, — буркнул я и сделал глоток. Гимлит был кисловатый и по вкусу напоминал недозрелый крыжовник.

— Значит, вы провожали Марту не от филфака, а до? — уточнил я. — И она отправилась туда после следственного эксперимента?

Он немного подумал, посасывая свою большую светло-коричневую сигару, а потом кивнул.

— Вы уверены, что я неправильно вас понял?

Он долго и подозрительно смотрел на меня. Потом он снова расплылся в улыбке. Однако меня уже начинало тошнить от этого оскала белых зубов. Интересно, зубы у него свои? Для своих они слишком красивы.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он.

Его ложь уже перестала быть правдоподобной, хотя сам он, похоже, этого и не замечал.

— Я хочу сказать то, что сказал, не больше и не меньше. И, по-моему, выражаюсь достаточно ясно.