Он дал ей подсказку, но она не поняла этого. Дело было не в том, что она иностранка, а в том, что женский рот изрыгал непристойную ругань, а женское тело было облачено в доспехи. Женщины не должны вмешиваться в дела мужчин, тем более под самым носом у них.

Когда Антоний возвратился из Афин, Клеопатра потребовала возмездия, но он отказался наказывать кого-либо и посоветовал ей не ходить в лагеря, если она не хочет выглядеть дурой. Ему и в голову не пришло, что она не понимает причины враждебности римлян. Она не пожелала следовать его совету, просто решила, что в дальнейшем будет посещать лагеря неримских союзников Антония. Ах, вот они-то знали, как обращаться с ней! Сын Полемона Ликомед (сам Полемон вернулся в Понт, чтобы защищать дальний Восток от мидян и парфян), Аминта из Галатии, Архелай Сисен из Каппадокии, Деиотар Филадельф из Пафлагонии и остальные цари-клиенты, приехавшие в Эфес, отвешивали ей раболепные поклоны.

Она заметила, что Ирод Иудейский не приехал и не прислал армии. Поскольку Антоний проигнорировал ее жалобы на плохое отношение к ней, она обратила его внимание на отсутствие Ирода, и это обеспокоило его до такой степени, что он тут же написал письмо царю евреев. Ответ Ирода последовал незамедлительно, он был полон цветистых, уклончивых фраз, суть которых сводилась к тому, что обстановка в Иерусалиме не позволяет ему ни приехать самому, ни прислать армию. Назревает открытое неповиновение, поэтому тысяча извинений, но… Да, так оно и было, однако не в этом крылась истинная причина. Инстинкт самосохранения у Ирода был развит так же сильно, как и у Планка. А этот инстинкт говорил Ироду, что Антоний может не победить в этой войне. На всякий случай он послал очень любезное письмо Октавиану в Рим вместе с подарком для храма Юпитера Наилучшего Величайшего — сфинксом из слоновой кости работы самого Фидия. Когда-то сфинкс принадлежал Гаю Верру, который вывез его из своей провинции Сицилии и отдал Гортензию вместо платы за защиту его в суде (правда, безуспешную) по многочисленным обвинениям в вымогательстве. От Гортензия сфинкс перешел к одному из Перквитинов за тысячу талантов. Обанкротившись, тот Перквитин продал сфинкса за сто талантов финикийскому купцу, чья вдова, ничего не понимавшая в искусстве, продала его Ироду за десять талантов. Реальная стоимость сфинкса, по оценке Ирода, составляла где-то между четырьмя и шестью тысячами талантов. А он слышал, что Антоний осыпает Клеопатру произведениями искусства. Царица Александра знала, что у него есть этот сфинкс, и если она проболтается об этом Клеопатре, долго он у него не останется. Ненавидя свою египетскую соседку всем своим существом, Ирод решил, что самое лучшее место для сфинкса — в Риме, в общественном здании, считающемся священным. Чтобы отнять сфинкса у Юпитера Наилучшего Величайшего, Клеопатре действительно придется сесть на Капитолии. Для Ирода сфинкс представлял собой вложение в будущее его государства и его самого. Если бы Антоний победил… но этого не будет при такой его связи с Клеопатрой! Не зная, что он мыслит так же, как Атратин, Ирод решил, что у Антония есть только один способ выйти из этого неприятного положения — убить Клеопатру и сделать Египет частью империи.

Когда армия и флот отплыли из Эфеса в Грецию в конце лета, Антоний решил преподнести Клеопатре самый лучший подарок, чтобы отвлечь ее от постоянных ссор и борьбы в палатке командира. Он послал в Пергам письмо с приказом упаковать двести тысяч свитков из городской библиотеки и послать в Александрию.

— Небольшая компенсация за то, что Цезарь сжег твои книги, — сказал он. — Многие из них копии, но есть и подлинники, которые хранятся только в Пергаме.

— Глупый! — воскликнула она, лохматя его волосы. — Сгорело хранилище книг в порту, а не библиотека Александрии. Библиотека в музее.

— Тогда я отправлю все обратно в Пергам.

Она выпрямилась.

— Конечно, ты не сделаешь этого! Если они останутся в Пергаме, какой-нибудь римский губернатор конфискует их для Рима.

— До меня дошел странный слух, — сказал Меценат Октавиану, когда тот в апреле вернулся в Рим. Зная, что Агенобарб и Сосий преданы Антонию и решили остаться консулами до конца года, Октавиан счел благоразумным уехать из Рима сразу после Нового года и не приезжать, пока не увидит, сможет ли эта доблестная парочка перетянуть к себе сенат. До сих пор успеха они не добились, и интуиция, исключительно развитая у Октавиана, говорила, что сейчас они ничего не добьются. Рим принадлежит ему и будет принадлежать ему.

— Слух? — переспросил он.

— Что Агенобарба и Сосия их хозяин в Александрии объявил ни на что не способными. Антоний приказал Агенобарбу прочитать его предательское письмо в сенате, но тот не посмел.

— Это письмо у тебя?

— Нет. Агенобарб сжег его и вместо письма произнес речь. Когда Сосий принял фасции в феврале, он выступил с речью. Слабый оратор.

— Слабый? Я слышал — пламенный!

— Его речь не достигла цели — перетянуть сенат на свою сторону. С карнизов курии Гостилия свисали сосульки, а Сосий весь вспотел. На самом деле оба наших консула такие же упрямые и неспокойные, как мулы в конюшне, почуявшие дым.

— Упрямые и неспокойные?

— Да, если сравнивать их с мулами. Пытаешься вести их — они упираются. Упрямые. Но они не могут стоять неподвижно. Неспокойные. Есть еще один слух о них. Они намерены убежать в изгнание, забрав с собой сенат.

— И оставив меня управлять Римом и Италией без законной власти. Это повторение действий Помпея Магна, после того как бог Юлий перешел Рубикон. Не оригинально. — Октавиан пожал плечами. — Но на сей раз это не сработает. У меня будет кворум в сенате, и я смогу назначить консулов-суффектов. Как ты думаешь, сколько сенаторов уговорила наша парочка уехать с ними?

— Не более трехсот, но большинство преторов поедут — это год правления Антония.

— Значит, сотня стойких сторонников Антония могут воткнуть мне кинжалы в спину.

— Они все уехали бы, даже нейтралы, если бы не Клеопатра. Это ее ты должен благодарить за то, что сохранил кворум. Пока она остается вблизи Антония, как плохой запах, за твоей спиной, Цезарь, всегда будут стоять сторонники Антония с обнаженными кинжалами, потому что они не хотят общаться с Клеопатрой.

— А это правда, что Антоний ведет свои легионы и флот в Эфес?

— О да. Клеопатра настаивает. Она едет с ним.

— Это значит, что она наконец развязала свои кошельки. Как счастлив должен быть Антоний! — Октавиан опустил веки, обрамленные длинными ресницами. — Но как это глупо! Неужели он действительно замышляет гражданскую войну? Или это лишь уловка, чтобы заставить меня двинуть легионы восточнее Дрины?

— Если честно, я не думаю, что замыслы Антония имеют большое значение. Это Клеопатра хочет войны.

— Она иностранка. Если бы я мог избавить Антония от его обязательств, это стало бы войной против иноземца, который хочет вторгнуться в Италию и ограбить Рим. Особенно если армия Антония движется из Эфеса на запад, к Греции и Македонии.