В гаражные двери кто-то постучал. Чем-то металлическим — звонко, напористо. В гараже появился милиционер Кудрявый:

— Из Москвы позвонили, — сказал Кудрявый. — Там облажались. Я говорил, что не надо им доверять! Замочили у них этого, кто на деньгах сидел… Осипа ихнего…

— Кошка, сука, подвел! — нервно выплеснул руками Фома и рванулся к отворенной двери. Кузен задержал его:

— Чего с этим уродом будем делать?

Над головой Алексея Ворончихина повис судьбинный издевательский вопрос. В сознание полетела бешеным калейдоскопом прожитая жизнь: мать, отец, брат, первая любовь… Жизнь столь короткая и нелепая! От прихлынувших к горлу слез стало горько во рту, в глазах — мутно. Озноб прокатился по телу, а побои на лице, кровоточащие ссадины враз заболели, заныли; собственная кровь на губах стала солонее.

Фома раздумывал недолго, упершись взглядом в грязный гаражный пол. Нитку, которая цепляла Алексея к жизни, не оборвал:

— Этого козлика Мустафе отдадим. За долги. Живым товаром рассчитаемся… Свяжи его, чтоб здесь не дрочился.

Кузен подошел к Алексею. Куском пластыря нарочито грубо заклеил рот. Туго, клейко и скрипуче, стянул скотчем у щиколоток ноги. Приклеил его к стулу, не пошевелиться.

— Отдохни перед дорогой. В Чечню поедешь, урод! — сказал Кузен, и его очки — стильные, прямоугольные очёчки, которые любят маменькины сынки, студентики из Плехановки и Бауманки, — злорадно блеснули. Щелбаном в лоб Кузен напоследок унизил Алексея. Сплюнул жвачку ему на пиджак.

На всякий добрый почин находятся противодействия. Следовательно на всякий преступный промысел находится встречная сила. Эта сила необъяснима, не угадываемая человеком: то ли сакраментальная Божья воля, то ли тысячи случайностей, совпадающих одномоментно и несущих злодеянию ломкий непредсказуемый смысл.

Убит Григорий Малина. Судя по разговору Фомы и Кудрявого, что-то стряслось в Москве, похоже, взорвали машину Осипа… Самому Алексею Ворончихину грозит чеченская кабала… Замышляемое мошенничество с контрабандным судном встречная сила разнесла в щепки! Впереди — новые злодеяния. Значит, и на них может найтись встречная сила. Нельзя отчаиваться! Сидеть спеленутому скотчем на стуле и ждать какого-то чеченца Мустафу все-таки лучше, чем лежать с простреленным лбом.

Алексей пробовал вырваться из пут скотча, прыгать на стуле, раскачиваться из стороны в сторону. Безрезультатно. Ни одной светлой щелки для спасения не прорезалось.

Неужели Осип его подставил? Нет, он не мог! Это чушь! Но почему он ему не всё рассказал? В чем «туфтятина» этого Малины? Алексей покосился на мертвого, покрытого мутным пластиковым мешком, вспомнил, как попутчик накануне уплетал за обе щеки. Зачем столько жрал, а? Малина? Не пригодилось ведь!

Он опять возился со стулом, весь в пыли, грязи. И уже — в моче…

В гараже появились двое парней в коротких черных куртках из тонкой лоснящейся кожи. Они были очень похожи. Наверное, близнецы. Сперва они попыхтели над трупом Малины, по очереди пробуя снять с пальца убитого громоздкую печатку. В конце концов сняли, отрубив найденными в гараже зубилом и молотком мертвому Малине палец. Потом стали упаковывать труп — сперва в простыню из целлофана, потом в большой полотняный мешок. Время от времени они закуривали и общались. На Алексея не обращали внимания, сразу предупредив:

— Тихо ты, жлоб! Башку снесем!

Алексей сидел, как статуя.

Говорили они негромко, но многое Алексей разобрал:

— Крови напустили.

— Ты цаца, что ли? Крови боишься?

— Пачкаться не хочу.

— Ведро песку надо принести. Пятна засыпать… В Москве-то как вышло?

— Кошка не виноват. Он минировать умеет…

— Хотели только машину взорвать. А вышло — с хозяином. Еще прицепом охранника, говорят, грохнули.

— Кошка ни при чем. Связь подвела.

— Связь у нас в России — гниль! Помнишь, тогда на яхте тоже пролопушили. Рация сдохла.

— Помню. Я тогда, у богача этого, у азера, первый раз текилу попробовал. Крепкая, зараза.

— Ее пить надо уметь. С солью.

Они, пыхтя, волоком вытащили из гаража труп Малины. Один из парней вернулся с ведром песка, детским надломленным алюминиевым совком стал забрасывать на полу уже повысохшие лужицы крови. Алексей осмелился подергаться на стуле, привлечь внимание.

— Чего тебе? — рыкнул на него парень.

Алексей замотал головой. Парень подошел, приотодрал с его лица пластырь:

— Чего?

— Ребята, воды дайте!

Парень тут же обратно заклеил Алексею рот. Злобно ухмыльнулся:

— Тебе, может, бабу голую сюда и ящик водки?

Он зачем-то сильно толкнул заложника в плечо, и тот вместе со стулом свалился на пол.

За сегодняшний день Алексей Ворончихин уже не первый раз лежал на полу, униженный и битый. Он лежал и гневно, с изматывающей яростью думал, мысленно кипятился не от собственной боли и унижения, а от боли и унижения за свою страну… Как-то разом, будто прорвало плотину, обвалились худые мысли по поводу выживания нации. Нет, Россия исчезнет не по вине американцев или китайцев, сионистов или ортодоксальных мусульман — им никогда не завоевать, не выжечь русского народа, Россия загнется от рук собственных ублюдков, от пьяни, воров, казнокрадов, — от скотов, которые предадут любого соплеменника… Не надо никаких войн, ядерных бомб — дать на время волю подонкам, и всё: потом несчастную страну оберут до нитки и растащат по кусочкам любые шакалы…

А ведь они русские, русские сволочи! И Фома, и Кузен, и Лысый, и продажный мент Кудрявый! И куртки кожаные, черные! Что бандиты — что в свое время комиссары. Комиссары в кожаных плащах орудовали, нынче бандиты в кожаных куртках шуруют. Лиходеи кожу любят! Она для них как вторая шкура. Как знак, как мета подлой натуры. Они творят даже не ради выгоды и поживы — ради паскудного удовольствия: кого-то помучить — им в кайф…

С такими уничижительными русофобскими мыслями застал Алексея чеченец Мустафа. Дверь отворилась, плеснул солнечный свет, и в гараж вошел молодой человек в темном костюме, белой рубашке, усатый и веселый. Вместе с ним опять мент, Кудрявый.

— Абасался, чучел? — засмеялся Мустафа, когда сверху оглядел Алексея. Чучел, должно быть, обозначало «чучело» на чеченский лад.

Кудрявый ножом перерезал ленты скотча, высвободил пленника со стула.

В глазах чеченца Алексей признал, кроме насмешливости, особый блеск — так весело блестят глаза у тех, кто балуется наркотиками. Теперь вот он, этот Мустафа, и есть — хозяин его судьбы! Мустафа поднял носовой платок с пола и обтер им свои черные туфли. Алексей начал мычать. Мустафа сорвал с его лица онемляющий пластырь.

— Прежде чем куда-то ехать, я хочу с вами поговорить без посторонних.

— Мустафа! — пресек Кудрявый. — Фома приказал отдать его тебе. Шабаш! Сваливайте! Дела будете солить дома.

Алексею опять пришлось умолкнуть — с заклеенным ртом.

У гаража стоял поезженный черный