БМВ Мустафы. Щурясь от лучей закатного, надгоризонтного солнца, Алексей присогнувшись, все так же со связанными перед собой руками, вышел из гаража, пошел было к дверце машины. Мустафа рассмеялся:

— Ты куда, чучел? Твое место здесь. — Он открыл багажник.

Алексей забрался в автомобильный чулан, скрючился, поджал колени. Крышка над ним дребезгливо захлопнулась. Машина тронулась. Пахло бензином, маслом, резиной покрышек, дорожной пылью, — дышать было трудно. Алексея прошиб пот. Вдруг тряхануло на кочке, что-то резко уперлось в бок — в глазах искры.

Весь мир, казалось, съехал с катушек, очумел. Где, в чем смысл жизни? Кругом идут люди, гудят машины, мигают на перекрестках светофоры, торчат гаишники. И никому невдомек, что в багажнике лежит будущий кавказский пленник… Не было, не могло быть сейчас никакого ни гражданского права, ни Божьего! Ни Христос, ни Аллах, ни человеческий здравый смысл, ни гражданский закон — ничто из этого не двигало миром. Прихоть и расчет бандита — превыше всего. Превыше всего шесть граммов свинца в пуле к пистолету Макарова…

Алексей чувствовал, как разнесло губы, опух нос, запухал и правый глаз, наливалось подглазье. Еще недавно, суток не минуло, он сидел в бизнес-классе самолета кум-кумом, барин-барином, «клеил» стюардессу Юлию. Расточал комплименты. Держал в руках набитый долларами чемоданчик. С ним сидел Григорий Малина. Теперь его нет. Уже нет! Значит, не всё так уж и погано. Надо найти просвет и в этот просвет просочиться. Собраться с мыслями.

В действиях бандитов нет твердой логики, последовательности и трезвого расчета. Они предают друг друга, жадничают, действуют с показной жестокостью. Они не доводят дело до конца. В их промысле всегда будто бы заложен шанс провала. Это их не удивляет. Сорвалась рыба ну и… Проехали… Им нужны деньги сегодня, сейчас! Что будет завтра и наступит ли это завтра — им как будто до фени… Надо изменить расклад, в котором они держат его за жирного зайца.

Опять встряска, толчок в бок, опять — искры из глаз. Отдышался, снова прошиб пот.

Нечаянно, осененно — здесь, в душном багажнике, скрюченный Алексей вспомнил Наталью. В Новороссийске живет и работает костюмером в театре ее родная сестра Рада. Она гостила когда-то у них в Москве. Но чем может помочь нищая театралка Рада? Как до нее добраться? Мысли про Наталью привели его и к режиссеру Гордейчикову из московского «Свободного театра». Наталья была в труппе театра и в конце концов спуталась с этим режиссером. Патлатый, обросший как леший, прокуренный и небрежный до вызывающей небрежности, Гордейчиков мнил себя гением, искал неожиданные, эксцентрические ходы в известных классических пьесах. На все лады коверкал Шекспира, Гоголя, Чехова. Репетиции проводил ночью, чтобы актеры дурели от бессонницы, впадали в транс, в истерику, и в этом состоянии вытворяли что-нибудь «сверх-, экстра-, супер-…» Он с жаром настропалял труппу. Надо сломать зрителя! Подкупить, обмануть, изнасиловать, пусть он потащится за театром… Это как девственницу уламывать… Признавайся в любви, обещай золотые горы, а когда дело вышло — ты победитель! «Не колышет, что она осталась в дурах! По барабану, что у нее платье в крови! Победа в том, что оно уже в крови!» Трюкач режиссер, психолог пройдоха… А ведь он прав! Надо запутать Мустафу! Подольститься, подкупить, наобещать с три короба…

Опять — нырок, удар, и пот полился градом.

XII

Про эту причуду Валентина Семеновна ведала родным не впервой, однако ж никто рассказчицу не перебивал. Она угощала брата Николая, Серафиму и Коленьку блинами. Масло шипело на большой чугунной сковороде, из половника на сковороду струилось тесто, разливалось окружно, — утишенным шипением и блинным духом завораживало дом. Поджаренный, масляно блестевший, с рыжеватой корочкой блин ложился на большое блюдо на стол, где и варенье, и сметана, и соленые рыжики, и яйца всмятку. В благостном настроении Валентина Семеновна признавалась:

— Так уж мне мечталось, чтоб в доме тараканы завелись! Даже хлебные крошки в запечье сыпала. А тараканов — хоть бы штучка! — Она показывала сидящим у стола родственникам мизинец. — Ведь кто-то выдумал же такое выдумлячество. Тараканы в доме — к богатству! А я, малолетка, верила.

— Каков-нибудь пустолай или голь перекатная, — заметил Череп. — Горбач Пятнистый, вспомни-ка, какую муру катил. А ушастые уши развесят и слушают, елочки пушистые! Дослушались…

— Мне, бывало, — продолжала Валентина Семеновна, — подружка с улицы, Люська, кричит: пойдем скорей! У нас большущие появились! Я пустой коробок от спичек — и к ней. У них и богатства-то в доме — никакого. Один абажур зеленый с кистями. Зато тараканов — жуть! И такие, и этакие. Мы с Люськой наловим самых крупных усачей, — Валентина Семеновна отмеряла на своем указательном пальце пару фаланг. — Я их скорей тащу домой. А если в зиму, так еще за пазуху прячу, чтоб не обморозились усатые. Выпущу их на печь. Крошек набросаю, воды в блюдце поставлю… День пройдет — бегают вроде, шуршат. Еще день — тоже шурундятся. На третий день — нет моих усачей. Сижу, горюю, слезьми плачу. Не бывать в доме богатству! Так уж мне хотелось, чтоб в доме ножная швейная машинка была! А матушка знай чихвостит меня. Дурёшка ты малая! Разве богатство к тараканам идет?

— Деньги к деньгам, — сказала Серафима и похвалила блины… Усмехнулась: — У меня тоже мечта была. Даже две мечты. Первая — еще в школе. Я тогда в пионерках ходила. Макулатуру пуще всех собирала. Хотелось, чтобы больше всех у меня этих килограммов набралось… Я тогда сильно в коммунизм верила! Сяду и мечтаю про коммунизм. Как всем будет там хорошо! Деньги отменят. Человек зайдет в магазин, возьмет себе, чего хочет, сколько хочет и платить не надо. А все ж таки порядок, думаю, нужен… Вдруг кто-то бессовестный сворует… Я поэтому и в торговый техникум после школы пошла.

Коленька слушал мать с застывшей улыбкой, Череп взирал на Серафиму почти презрительно.

— Как мозги-то тебе прокоммуниздили! — вспыхнул он. — Ну, выкладывай, чё еще хотелось?

— Рябин чтоб на лице не было! Вот чего! — быстро ответила Серафима. Затем — с расстановкою: — Слёзы лила: за что рыжей уродилась? Тем-то себя намажу и этим-то натрусь. Солнце по весне ненавидела как врага какого-то… Думала, все мое несчастье из-за рябин проклятых. Никто не любит… Вот ведь что значит, когда мозгов-то в молодости нету.

— Если в молодости нету, к старости не прибавится! — кольнул Череп с набитым ртом, наворачивая блин со сметаной и рыжиками.

— А ты, Коль, об чем мечтал? — спросила брата Валентина Семеновна.

— Поди, космонавтом хотел стать? — подбросила для разгона Серафима.

— Я