Она захихикала и потрепала его по волосатому бедру.

— Очень хочется узнать?

— Я? Да мне наплевать.

Нанги показалось, что он говорит с шотландским акцентом.

— А если наплевать, то я могу тебе этого не говорить. — Пен не говорила, а мурлыкала, продолжая гладить его бедро. — Я поклялась не говорить никому.

Мужчина лежал с закрытыми глазами.

— Мне-то наплевать, дорогая, а вот правительство ее величества может слегка заинтересоваться этим дельцем.

— Ну и как мне поступить? Не могу же я обмануть доверие.

Темноволосый испустил низкий стон.

— Если тебе понадобилась моя помощь, ты уж расскажи, дорогая, — процедил он сквозь стиснутые зубы, содрогаясь от вожделения.

— Какой большой, — сказала Пен. — Меня всегда удивляет, когда он вдруг у тебя увеличивается. — Она подняла голову. — За это придется тебе рассказать.

Нанги сразу понял, что это просто сексуальная игра. Она расскажет ему все, можно не сомневаться. Так вот как она увеличивала свои доходы, подумал он. Доверенное лицо самого влиятельного китайского коммуниста в колонии, она время от времени продавала его.

Она все гладила мужское тело, не сводя с него глаз.

— Это информация о новых назначениях верхнего эшелона коммунистов, засекреченных в правительстве колонии, полиции и службе безопасности.

— Господь Всемогущий!

Нанги было не ясно, на что так отреагировал мужчина — на информацию или женские ласки. Он начал понимать, за что Сочная Пен получила свое прозвище.

С гортанным смехом китаянка уселась верхом на мужчину, вобрав в себя его твердый пенис одним легким движением. Закрыв глаза, она поднималась и опускалась, содрогаясь от вожделения.

— Возьми меня за соски, — выдохнула она. — Мне нравится, как ты это делаешь.

Он послушно поднял руки, она застонала. А тем временем в соседней комнате Ток делал снимок за снимком, его аппарат позволял ему получать четкие изображения лиц и слившихся тел. Везунчик Чу увеличил уровень записи магнитофона с длинным узким микрофоном.

На розово-желтой постели ритмично поднимались и опускались мужские ягодицы, словно мужчина пытался сбросить с себя всадницу, но не мог. Но он тем не менее не утратил чувства реальности.

— Я не хочу компрометировать Лю. Ты понимаешь это.

Пен вздыхала и стонала.

— Да, знаю. И он знает. Он все здорово устроил. — Ее голос перешел в крик. — Давай! Давай, жеребец, работай!

Вскоре Нанги и Везунчик Чу оставили комнату и пошли обратно. В подвале молодые китайцы продолжали свою игру.

На улице Нанги вытер лоб платком.

— Это не она, — сказал он. — Это сам Лю! Он работает на обе стороны. Мадонна, он сам себе готовит смерть!

— До этого еще далеко, — усмехнулся Везунчик Чу. — Он очень хитрый человек... и жестокий.

Нанги старался сдержать чувство радости, еще не пришло время для столь опасной эмоции.

Он почувствовал, что все становится на свои места, и его мозг яростно работал. Он хотел удостовериться, а для этого ему нужна была помощь.

— Чу, а что, если ее слова — коммунистическая дезинформация? — спросил он.

— Обычно такого не бывает, — ответил молодой китаец. — Конечно, мои источники среди коммунистов не так надежны, и вы понимаете, что Третий кузен Ток тоже не найдет ничего более надежного на своей улице. — Он снова усмехнулся, и Нанги подумал, что же в этом смешного? Он должен это выяснить. — В данном случае никаких подтверждений не требуется, — продолжал молодой человек, — потому что этот черт заморский в объятиях Пен не кто иной, как сам Чарльз Перси Рэдмен. И никто в Гонконге не осмелится дать ему ложную информацию, не говоря уже о Сочной Пен. Он слишком хорошо все знает и расколол бы ее сразу, и тогда она бы уже не увидела восхода солнца.

Нанги нащупал в кармане красный конверт, который ему дал Лю и из-за которого он потерял лицо. Теперь он позволил радости заглушить остальные чувства.

* * *

— Что значит, не можешь прочитать?

— Не могу, Проторов-сан, — сказал Котэн.

— Это же японский, разве не так? — Проторов, который так и не выучил трудного японского языка, на что потребовалось бы много времени, не мог простить этого недостатка другим.

— И да и нет.

— Я тебе плачу не за то, чтобы ты мне загадки загадывал.

— Я сделал, что было приказано, — сказал огромный чемпион “сумо”. — Я внедрился в “кобун” Сато, работал с лейтенантом Русиловым, и мы из-за этого потеряли последнего шпиона. Я исполнил свой долг.

— Твой долг, — сказал Проторов, — это то, что я тебе скажу. Ты должен прочитать мне документы из “Тэнсин Сёдэн Катори”. От этого зависит твоя жизнь.

— Значит, я должен умереть, Проторов-сан, я не могу этого перевести. Да, письмо основано на китайских иероглифах, как и мой язык. Но эти иероглифы были отменены у японцев, потому что были слишком сложны и имели множество значений. — Он развел толстопалыми руками. — Для меня это все равно что арабский. Это несомненно код “рю”. Если бы вы мне позволили тогда разобраться со всем в ротэнбуро, ваш шпион не лежал бы сейчас в земле. Он бы смог это прочитать. — Он пожал плечами. — А теперь...

Проторов ударил ладонью по столу, сжал бумаги в кулаке. Какая неудача! Секрет “Тэндзи”, итоги важнейшей тайной операции, которую он провел, меч для борьбы с генералами ГРУ, для восстановления Красной Армии, для начала его переворота, а он не мог этого прочитать. Невероятно!

Ему казалось, что он сойдет с ума. Несколько раз глубоко вздохнул, чтобы выровнять пульс. Раз, два, три. Заставил мозг работать.

— Линнер — ниндзя, — тихо сказал Котэн. — Он учился в “Тэнсин Сёдэн Катори”. Можно предположить... — Он замолчал.

Эта мысль ударила Проторова словно током. Да. Линнер теперь его единственная надежда.

Могло показаться, что это всего лишь игра, но времени у него было совсем мало. Мироненко уже собирал генералов. За шесть дней они съедутся, и он должен будет представить им свой план; он обязан доставить им “Тэндзи”, иначе он проиграет навсегда. Неандертальцы из ГРУ не дают второго шанса никому, и в особенности КГБ.

Проторов вскочил и выбежал из комнаты, призывая доктора с его волшебной иглой.

— Я должен немедленно поговорить с объектом, — сказал он очкастому врачу.

— Сейчас? — Глаза доктора округлились за толстыми линзами. — Вы же сказали, что даете мне сорок восемь часов для реабилитационного периода.

— У меня нет больше времени, — отрезал Проторов. — Реальный мир несовершенен, доктор, пора привыкнуть к неожиданностям.