Когда начались продажи билетов на американские концерты, в очереди тут же выстроились мужчины и женщины тридцати с хвостом, профессионалы в деловых костюмах, заменивших халаты и хайратники. В Нью-Йорке и окрестностях на 100 000 мест поступило 3,5 миллиона заявок. Наглядным симптомом появления нового рынка стало коммерческое спонсорство, весьма ощутимо дополненное традиционным добавочным доходом от продажи плакатов и футболок с Вываленным Языком. Жестокое состязание полудюжины брендов, идентифицируемых с тем или иным аспектом стиля жизни беби-бумеров, выиграла парфюмерная корпорация «Джован», чье название в результате напечатали на каждом проданном билете. В целом гастроли стоили беспрецедентных 40 миллионов долларов.

Группа собралась на репетиции в студии, она же ферма, в сельском районе Массачусетса, разукрашенного всей гаммой новоанглийской осени. Несмотря на напряженные месяцы в Перу, Мик считал, что удручающе потерял форму, и приступил к интенсивным тренировкам — подъем тяжестей, карате, сквош и ежедневные семимильные пробежки; кроме того, он надзирал за организацией безопасности на гастролях и за оформлением сцены а-ля кабуки, а также совещался с принцем Рупертом Лёвенштайном. После пары недель такой жизни вес его сократился до каких-то девяти стоунов, а обхват талии — до двадцати семи дюймов.

Ради пущего разогрева группа сюрпризом выступила в маленьком клубе «Пещера сэра Моргана» в соседнем городке Вустер. Триста билетов на единственное выступление группы Blue Sunday and the Cockroaches[315] в строжайшей тайне раздавали слушателям местной радиостанции, но конкурирующая радиостанция обо всем прознала и сообщила, что приезжают «Стоунз». В тот вечер «Пещеру сэра Моргана» осадили 4000 человек — клуб избежал массовых бунтов, лишь распахнув двери настежь. Назавтра ряд других массачусетских городов поспешно выпустили соответствующие постановления, дабы им таких сюрпризов не преподносили. В общем, гастроли успешно начались с заголовков, в которых, как это нередко бывало в прошлом, слово «СТОУНЗ» сочеталось со словами «БЕСПОРЯДКИ» и «ЗАПРЕТ»: не аромат духов «Джован», но самогонная вонь прежней опасности и беззаконности.

Первый концерт состоялся 25 сентября на филадельфийском стадионе Джона Ф. Кеннеди на 100 000 человек. Тучи веселеньких воздушных шариков над сценой не рассеивали напряжения, что повисло во влажном воздухе, пропахшем хот-догами. Всего девять месяцев прошло с тех пор, как Марк Дэвид Чепмен застрелил Джона Леннона перед зданием «Дакоты», буквально по соседству от Микова нью-йоркского жилища, дома 123 по Сентрал-парк-Уэст. Всерьез, и отнюдь не алогично, опасались, что Джаггер последует по стопам Леннона вновь.

Невзирая на «тиранию клевизны», убийство потрясло Мика до глубины души. Леннон был одним из очень немногих его давних друзей и одним из тем более немногих профессиональных конкурентов, кем Мик безоговорочно восхищался. Когда Леннон только поселился в Америке, они нередко встречались, даже временами что-то вместе записывали. Но с рождением сына Шона в 1975 году Леннон удалился в «Дакоту», посвятил себя воспитанию ребенка, дела передал Йоко Оно и прервал отношения даже со старейшими друзьями из музыкального мира. Мик в результате оказался в весьма непривычной для него ситуации: он хотел с кем-то встретиться, но все его дружеские поползновения встречали отпор.

Из окна гостиной он видел готические крыши дома Леннона и порой выступал в духе отвергнутой подруги: «[Джон] сидит вон там. Звонит он мне? Выходит из дома? Нет. Номер телефона меняет каждые десять минут. Все, я сдаюсь…» Но ему не удавалось скрыть, до чего ранит его это якобы равнодушие. Раз или два он даже вырвался из когтей «тирании клевизны» и оставил у консьержа «Дакоты» записку для Леннона со своим нынешним номером телефона, но звонка так и не последовало. Мик не подозревал, что Леннон, хоть и отошел от музыки, следил за его карьерой почти так же внимательно, как за Полом Маккартни, и смутно завидовал Микову веселью в «Студии 54».

Само собой, жизни Мика за прошедшие годы угрожали не раз, но обычно те, кого он сам осознанно или нечаянно разозлил: рогатые мужья, оскорбленные промоутеры, разобиженные «Ангелы ада». Сейчас ужас был в том, что Леннона убил человек, который утверждал, будто любит его. Теперь, когда группу приветствовали воплями миллионы по всей Америке, обернуться убийцей мог любой.

А потому меры безопасности — что в современном мире означает небезопасность — были приняты такие, каких прежде не видал ни один рок-концерт. Сотни полицейских и дорожных патрульных охраняли входы и мотались над площадками на вертолетах. Помимо обычных многочисленных отрядов телохранителей, в каждом городе нанимали местных охранников — в одинаковых желтых футболках те выстраивались перед сценой, свирепо пялились на платежеспособных клиентов, а на любое нарушение границ, даже нечаянное и невинное, отвечали мощным массированным ударом.

Особенно выделялся среди этих наемников настоящий гигант, по меньшей мере семи футов ростом, облаченный в спортивный костюм и бейсболку с надписью «ПОЛИЦИЯ ТАЛСЫ»; человек этот охранял VIP-зону на стадионе Джона Ф. Кеннеди и корчил такую гримасу, что сразу становилось ясно: любого незваного гостя он не просто остановит, но сунет в пасть и проглотит, распевая великанское «Ха-хо-хи-хо». В личной гвардии Мика был крепкий китайский господин в небесно-голубом спортивном костюме по имени доктор Дэниэл Пай, мастер, он же Белый Дракон боевого ордена Пай-Лунь. На рукаве доктор носил маленький веер с острым металлическим краем. Подразумевалось, что этим инструментом можно и прохладу навеять, и отхватить кому-нибудь башку.

Жесткие ограничения коснулись также прессы и телевидения — в основном журналисты торчали на дешевых местах далеко за сценой и собственно концерта даже не видели. Фотографам и операторам разрешалось снимать Мика всего по паре минут, под пристальным надзором и под одним и тем же углом в семьдесят градусов. При попытке сдвинуться с этого места или задержаться, когда уже велено уходить, человек по имени Джерри Помпили касался камеры длинным металлическим инструментом вроде электрохлыста для скота, отчего пленке наставали кранты.

Второй по важности фигурой на этих гастролях был директор «Стоунз» по безопасности Джим Каллахан, во всех отношениях ни капли не похожий на своего британского тезку-премьера[316] — от боксерской морды до мятого бледно-зеленого кафтана, расшитого драконами. Но даже его власть ограничивалась правом сказать «нет». Во всем этом гигантском паранойяльном странствующем цирке лишь один человек располагал абсолютной властью говорить «да».

В те пару часов, на которые ритуально задерживался каждый концерт, этот человек бегал и прыгал в особой зоне разогрева, оборудованной для него за сценой, и как будто не замечал приливов и отливов VIP-гостей или неустанного веселья Кита и Вуди. В своем сценическом костюме — бабочковые причуды сменила суровая и практичная бескомпромиссная маскулинность, бриджи для американского футбола, оптом купленные на Канал-стрит в Нью-Йорке по 15 баксов за пару, наколенники, неяркая цветная футболка и марафонская обувь. Пока он разминался и накручивал себя, чтобы выйти к очередным восьмидесяти или ста тысячам человек, к нему неослабным потоком текли подчиненные, от Джима Каллахана и ниже, и все добивались этого уникального, окончательного «да». Иногда он вместе с Каллаханом отправлялся бегло осмотреть сцену и территорию перед ней, где, вполне вероятно, затаился следующий Марк Дэвид Чепмен. В толпе, предвкушающей шоу, никто его даже не замечал и тем более не узнавал — маленький человечек в шляпе, низко надвинутой на глаза.