получил в Монтро эти сообщения, его охватил сильнейший гнев. Однако после того как первые эмоции схлынули, он, оценив благоразумные советы Коленкура, согласился продолжать переговоры, но на новых условиях, которые состояли в безусловном требовании границ, то есть Рейна до Дюссельдорфа, Мааса за Дюссельдорфом, возмещения для принца Евгения в Италии и, наконец, справедливого влияния Франции на урегулирование участи европейских государств. Наполеон не ограничился официальным сообщением. Зная, что существует более одной причины для разногласий между членами коалиции, что австрийцы, в частности, устали от войны и задеты показным главенством русских, он задумал обратиться от своего имени с письмом к императору Францу, а другое письмо послать от имени начальника штаба Бертье князю Шварценбергу. В этих двух письмах, составленных с великой тщательностью, Наполеон постарался говорить языком политики и разума. Он говорил, что апеллировали к победе и победа состоялась; что его армии хороши как никогда и вскоре будут многочисленны; что он уверен в победе, если борьба продолжится; что он движется на Труа, где французская армия даст сражение армии австрийской; что в случае победы коалиция будет уничтожена и он станет требовательным как никогда, а в случае поражения равновесие Европы будет снова нарушено, но уже в пользу России и в ущерб Австрии; что Австрия ничего не выиграет от сражения, которое в одном случае приведет к потере ею всех плодов Лейпцигского сражения, а в другом сделает ее еще более зависимой от России, чем прежде; что то, чего она может желать, к примеру, в Италии, Франция уступит ей немедленно, согласившись уйти за Альпы; что подлинный интерес Австрии состоит в заключении мира на условиях, которые она предлагала во Франкфурте.

К рассуждениям, перемешанным с мягкими и лестными для императора Франца словами, Наполеон добавлял в письме для Шварценберга не менее привлекательные слова, способные тронуть воспоминания князя, его военные таланты и его гордость, которую не переставали задевать прусские и русские генералы. Оба письма были отправлены в качестве ответа на последний демарш Шварценберга.

К сожалению, хоть они и были весьма искусно составлены, но не вполне отвечали моральному состоянию союзников, чего Наполеон из своего лагеря не мог оценить в должной мере. Надо было предвидеть, что Австрия, вместо того чтобы сохранить эти письма при себе, покажет их союзникам, дабы очистить себя от подозрений, а за этим последуют новые взаимные заверения в верности и союзники сплотятся еще теснее, чтобы противостоять врагу, который оборачивался то грозным львом, то хитрой лисицей. Поэтому подобный демарш в отношении австрийского двора сулил больше риска, нежели выгоды.

Как бы то ни было, утром 21 февраля, когда Наполеон справился со всеми делами, а его войска добрались туда, где он хотел их видеть, он отбыл из замка Сюрвиля, перешел через Сену в Монтро и направился к Ножану. Страна на его пути была настолько опустошена, что он настоятельно потребовал доставки продовольствия из Парижа, отчаявшись найти его на местах.

Двадцать второго февраля, продолжая двигаться вдоль Сены, Наполеон направился в Мери, где Сена поворачивает и от Мери до Труа описывает линию не с запада на восток, а с северо-запада на юго-восток. Он следовал большой дорогой в Труа, ведя с собой войска Удино (дивизию Молодой гвардии Роттембурга и испанскую дивизию Буайе), Старую гвардию, дивизии Молодой гвардии Нея и Виктора, кавалерийский и артиллерийский резервы. Справа проселочными дорогами выдвигался маршал Макдональд с 11-м корпусом, а еще правее – генерал Жерар со 2-м корпусом и парижским резервом. На другом берегу Сены, в окрестностях Сезанна, Груши с кавалерией и дивизией Леваля готовился присоединиться к Наполеону в Ножане, а Мармон с 6-м корпусом располагался между Сеной и Марной, наблюдая за Блюхером и служа сообщению с Мортье, отправленным на Суассон. Силы Наполеона без войск Мармона, но с войсками Груши и Леваля, насчитывали примерно 70 тысяч человек.

Он по-прежнему готовился дать сражение и желал его, ибо впервые после открытия кампании располагал 70 тысячами человек, не считая войск Мармона, которые мог подтянуть к себе за один день. Как мы уже писали, Наполеон задумал комбинацию, которая способна была сделать сражение решающим. Отказавшись от преследования Шварценберга по большой дороге в Труа, он задумал перейти через Сену в Мери, обогнать его, быстро двигаясь правым берегом, вновь перейти через реку выше Труа и предложить князю сражение между Труа и Вандёвром на его собственной линии отступления. Исполнение подобного плана, бесспорно, имело бы огромные последствия.

Утром 22-го наш авангард оттеснил арьергард Витгенштейна к Шартру и устремился к длинному мосту Мери, перекинутому через несколько рукавов реки и заболоченные участки. Мост был наполовину сожжен; тем не менее наши тиральеры, пробежав по верхушкам свай, завязали оживленный бой с тиральерами неприятеля и сумели завладеть Мери. Но пожар, разразившийся в городе, который подожгли русские, остановил наше продвижение. Жар стал настолько силен, что пришлось уступить участок (не неприятелю, а огню) и вернуться на берег Сены. В ту же минуту многочисленные войска показались у Мери, от продолжения движения пришлось отказаться. Замеченные войска не были ни русскими Витгенштейна, ни баварцами Вреде, которых было бы естественно встретить в этом направлении. То были пруссаки, которых преследовал за Марной маршал Мортье 15-го февраля и которые казались выведенными на некоторое время из дела. За неделю они воссоединились и вернулись. Но кто же их вел? Вот каким вопросом со справедливым удивлением задался Наполеон.

Вскоре ответ был получен – от пленных и из донесений, пришедших с берегов Марны. После того как Наполеон разбил по отдельности четыре корпуса Силезской армии, они пытались оправиться от поражения, и отчасти им это удалось. Чувствуя неотступное преследование на дороге в Суассон, генералы Йорк и Сакен повернули правее и через Ульши, Фим и Реймс добрались до Шалона, где им назначил встречу Блюхер. Соединившись с остатками войск Клейста и Ланжерона, они составили корпус в 32 тысячи человек. Гордость армии была жестоко унижена. Состоя из самых пылких русских и пруссаков, имея во главе отважного Блюхера, она не могла утешиться в том, что после стольких насмешек над робостью Богемской армии была разгромлена сама. Солдатами владело сильнейшее желание исправить неудачу. Случай, казалось, представился, и армия поспешила им воспользоваться.

После ужасного боя в Вошане Мармон остановился в Этоже. Подобное прекращение преследования со стороны французов ясно указывало на то, что Наполеон перекинулся на Шварценберга, решив повторить против Богемской армии такой же маневр, какой так хорошо ему удался против Силезской. Предположение перерастало в уверенность, если подумать, что Наполеон не мог стерпеть, когда узнал, что Шварценберг приблизился к Парижу, продвинувшись до