Когда во время марша мы приближались к государю, то тут только поняли, чего он искал: именно перед ним нам приходилось маршировать по самой широкой и глубокой луже. Ничтоже сумняся мы должны были отхватывать по глубокой воде, которая от шлепанья целой шеренги брызгала сплошным каскадом, обливая нас сверху и снизу.

Государь был очень доволен, благодарил каждый проходивший взвод и отпустил нас со смотра такими мокрыми и грязными чумичками, какими мы никогда еще не возвращались в лагерь, даже после больших маневров.

XIV. Инвалиды из Нерчинска

Император Николай Павлович, проживая летом в Петергофе, а осенью в Гатчине, часто прогуливался в садах и парках, совершенно один, в сюртуке, иногда даже без эполет, с хлыстом или тросточкой в руке. При этих прогулках ему случалось иногда встречаться с лицами, которые относились к нему с какими-нибудь вопросами, не подозревая, что говорят с императором.

Государь не только не избегал подобных встреч, но даже любил, по-видимому, быть иногда неузнаваемым и всегда в таких случаях был крайне вежлив и внимателен с обращавшимися к нему.

Однажды, гуляя в Петергофском дворцовом саду, он встретил двух отставных солдат, небритых, оборванных и по всем признакам совершивших далекий путь.

– Батюшка! – остановили они государя. – Ты, верно, здешний. Научи нас, где бы нам повидать царя.

– Зачем вы желаете его видеть? – спросил государь.

– Да как же, родимый ты наш. Мы вот прослужили ему с лишком сорок лет, в Нерчинской гарнизонной команде, а понятиев не имеем, какой такой это белый царь. Теперь, пойди, помирать скоро будем, так прежде, чем лечь в сырую землю, пошли мы это в Питер поглядеть на белого царя. Сотвори божескую милость, покажи нам его. В Питере-то сказывали, что он здесь теперь.

– Да, он здесь. Ступайте за мной. Я проведу вас к человеку, который устроит вам это дело.

Государь довел стариков до дворца и передал их дежурному офицеру, приказав ему, что надо сделать.

На другой день было первое августа, когда, по издавна заведенному обычаю, на дворцовой площадке производилась церемония освещения знамен. Я в то время был в роте Главного инженерного училища и должен был находиться в строю, на параде. Поэтому следующее видел сам.

Перед самым выходом государя с семейством и свитою из дворца какой-то офицер торопливо протолкался чрез наши ряды, ведя за собою двух стариков, оборванных, грязных, небритых, и поставил их почти посреди площадки, перед фронтом всех кадетских корпусов и военных училищ.

Понятно, что такое странное зрелище возбудило общее любопытство и по рядам прошел глухой говор. Что это за люди? Зачем привели их? Что с ними будут делать? Откуда их выкопали? Подобные вопросы сыпались со всех сторон, но ответа никто не мог дать.

Но вот, раздалась команда: «Смирно!» Значит, государь сейчас выйдет. Другая команда: «Равняйсь!» Офицеры забегали по рядам, наблюдая за равнением. Опять: «Смирно!» Потом: «На плечо!» Затем: «На караул!

Государь показался из подъезда; за ним императрица, великие князья и княгини и большая свита, блестевшая на солнце шитыми мундирами и орденами. Чрезвычайно странно было видеть среди этой блестящей обстановки двух несчастных, грязных и оборванных солдат, стоявших неподвижно, с шапками в руках.

Завидя их, государь остановился, взял императрицу за руку и, подозвав инвалидов к себе, что-то говорил то им, то императрице. Вероятно, он объяснял ей, кто они такие и как попали сюда, а им открылся, что они вчера у него же спрашивали о белом царе.

Мы видели только, что солдатики упали на колени, поклонились до земли, а потом государь и императрица осчастливили их, дав поцеловать свои руки. Затем офицер, приведший этих солдат, повел их куда-то во дворец, а государь начал обычным порядком производить смотр.

После я узнал, что государь предлагал этим солдатам поместить их в Петербурге, но они отказались, испросив позволение вернуться на родину, где хотели сложить свои кости. Государь велел одеть их и дать им на дорогу денег, чтобы они могли доехать спокойно, а не идти пешком.

XVI. Извозчик

Однажды, бывши офицером, я ехал зимою с Литейной на Васильевский остров. Извозчик попался мне старик, очень добродушный и словоохотливый. Худенькая лошаденка его трусила так неприятно, что каждый шаг ее отзывался толчком, и старик все время подстегивал ее кнутом, с разными причитаньями и наставлениями, вроде тех, с которыми кучер Чичикова, Селифан, обращался к чубарому.

В одном месте, на Невском проспекте, нас обогнал какой-то полковник, который, кивнув головою моему извозчику, сказал ему:

– Здравствуй, брат! Что давно не был? Не забывай, заходи!

Извозчик мой поклонился, сняв шапку, и ответил вслед:

– Зайду, родимый, зайду как-нибудь.

– Кто это такой? – спросил я.

Извозчик повернулся ко мне боком и, радостно улыбаясь, сказал:

– Брат мой родной, вот кто это!

– Вре-ешь!

– Чего, сударь, врать? Вот те Христос – родной брат…

– Да как же так: он – полковник, а ты – мужик?

– Что ж, барин, такое уж ему счастье на роду! Он сдаден был в рекруты годов, почитай, тридцать назад, и вот Господь сподобил его дослужиться до полковницкого чина, а скоро, говорит, и генералом будет.

Такие случаи бывали в старину, хотя и очень редко, а потому я более не спорил и поверил старику.

– И он, как видно, не зазнался пред родней? – спросил я.

– Нет, сударь, грех сказать, не зазнался, дай Бог ему здоровья и счастья. Отца и мать, пока были живы, очень почитал, помогал им и мною, как видишь, не брезгует.

– Ты бываешь у него?

– Бываю, сами слышали, сударь, что зовет к себе.

– Да, слышал, как же он тебя принимает?

– Очень хорошо, сударь. Известно, уж я ему теперь не товарищ, я мужик, а он человек полированный, меж нами равности уже нет, а все же, как придешь к нему, так обласкает, попоштует и завсегда, на прощанье, что ни на есть подарит.

– Это делает ему большую честь, – сказал я.

– Да уж такую честь, сударь, что и сказать нельзя.

– Хорошо он живет? Богато?

– Очинно богато, сударь. У него казенная хватера под Смольным. Никак комнат десять будет.

– Где же он тебя принимает, в комнатах?

– Нет, сударь, туда я сам не иду. Где же нам, мужикам сиволапым, в барские хоромы залезать! Там и ковры, и зеркала, и всякая мебель, того и гляди, что-нибудь попортишь или запачкаешь. Раз, правда, он мне показал свою хватеру, так вот я подивился, сударь, чего-то нет только у вас, у господ-то!