* * *

– Криспин? – с тревогой спросила Девон Ким-Ашкенази. – Вам нехорошо?

Судя по лицам моих аспирантов, я довольно-таки надолго выпал из реальности.

– Нет, все в порядке. Я просто вспоминал роман Танидзаки, который чудесным образом совпадает по форме с вашим, Девон, повествованием. Он тоже написан в виде дневника главного героя. Роман этот называется «Ключ», и он вполне может спасти вас от очередной попытки заново изобрести колесо. Но в целом, должен отметить, – я отдал ей рукопись, – прогресс все же заметный. Пожалуй, меня не удовлетворяет главным образом… э-э-э… сцена насилия. На мой взгляд, вы по-прежнему злоупотребляете наречиями.

– Я поняла, – улыбнулась Девон, желая показать, что совсем не обижена. – Но какая именно сцена насилия: в цветочном магазине или в мотеле?

– Нет, во время мойки автомобиля. Наречия – это холестерин в венах прозы. Уменьшите вдвое количество наречий – и ваша проза станет в два раза легче и воздушней. Поднимется, как тесто. – Перья заскрипели. – Да, и еще осторожней со словом «кажется»: это текстуальное бормотание. И непременно отмеряйте каждое сравнение, каждую метафору по пятизвездочной системе: то есть избавляйтесь ото всех, у которых три звезды или даже меньше. Это болезненная процедура, но потом вам же будет гораздо приятней. Да, Джейфет?

Джейфет Соломон (автор будущей книги «In God’s Country»[219], этакого мормонского романа воспитания о мальчике из штата Юта, который пытается найти убежище в либеральном колледже на Восточном побережье, где секс, наркотики и программа креативного писательства провоцируют у него своего рода экзистенциальную тоску), спросил:

– А что, если мы не можем решить, на сколько звезд тянет та или иная метафора, – на три или на четыре?

– Если вы не можете решить, Джейфет, то это всегда только три.

Маза Колофски (она трудится над романом «Horsehead Nebula»[220]; утопией о жизни на Земле после того, как страшная эпидемия уничтожила там всех особей мужского пола) подняла руку:

– Будут какие-то задания на каникулы, Криспин?

– Да. Сочините пять писем, адресованных вам самим, от каждого из пяти ваших главных персонажей. Все знают, что такое письмо?

– Мейл на бумаге, – быстро сказал Луис Баранкилла (роман «The Creepy Guy in the Yoga Class»[221]об отвратительном ползающем парне, который посещает класс по занятиям йогой). Мои доинтернетовские рекомендации постоянно служили предметом шуток. – И что мы должны в этих письмах написать?

– Вы должны описать жизненные истории придуманных вами персонажей. Кого ваши герои любят, что они презирают, каковы их образование и профессия; в каком состоянии их финансы; каковы их политические взгляды и социально-классовая принадлежность? Чего они боятся и какие скелеты спрятаны у них в шкафу? Есть ли у них патологические склонности? О чем они больше всего в жизни сожалеют? Кто они – верующие, агностики или атеисты? Насколько их страшит смерть? – Я вспомнил о Холли, подавил вздох и решительно продолжил: – Случалось ли им когда-нибудь видеть труп? Или привидение? Насколько они сексуальны и какова их сексуальная направленность? Стакан для них наполовину полон, наполовину пуст или же просто слишком мал? Как они одеваются – это щеголи, или просто следят за собой, или же плечи у них постоянно в перхоти? Это личные письма, так что вам следует учесть, как именно разговаривают ваши герои. Можно ли назвать их речь «сладкозвучной», или же они формулируют свои мысли «кратко и четко»? Любят ли сквернословить или не склонны к богохульству? Записывайте те фразы, которыми они (по вашей вине) невольно злоупотребляют. Когда они в последний раз плакали? Способны ли они спокойно рассмотреть чужую точку зрения? В лучшем случае одна десятая того, что вы напишете, войдет в основную рукопись книги, но эта одна десятая должна быть написана так, чтобы вы слышали, – и я для наглядности постучал по столу костяшками пальцев, – звонкую плотность дубовой древесины, а не тухлый звук клееных опилок. Да, Эрсилия?

– Мне кажется, – презрительно поморщилась Эрсилия Хольт (триллер под названием «The Icepick Man»[222]о борьбе «Триад» с группировками талибов в Ванкувере), – это… не совсем нормально – писать письма самому себе?

– Согласен, Эрсилия. Писатель всегда, можно сказать, флиртует с шизофренией, подкармливает синестезию и охотно привлекает на помощь обсессивно-компульсивный синдром. Ваше искусство питается вами, вашей душой; да, вы в определенной степени тратите на свои произведения собственное душевное здоровье. Если вы будете писать такие романы, которые стоит читать, ваш разум наверняка окажется слегка сбитым с толку, а ваши отношения с другими людьми вполне могут полететь в тартарары, зато ваша жизнь станет значительно объемней, и ее границы невероятно расширятся. В общем, я вас предупредил.

Мои десять аспирантов окончательно помрачнели. Ничего, пусть приобщаются.

– Искусство пирует на трупе своего создателя, – провозгласил я напоследок, решив окончательно их добить.

* * *

В помещении нашей кафедры не было никого, кроме Клод Мо (медиевистки, работающей по договору и не имеющей постоянной ставки) и Хилари Закревски (лингвистки, тоже не имеющей постоянной ставки); обе сидели у камина и внимательно слушали умствования Кристины Пим-Лавит (завкафедрой политологии и одновременно председателя должностной комиссии). Обе соискательницы понимали, что если их попытки получить ставку в Блитвуде закончатся крахом, то ни один другой колледж из «Лиги плюща» им места не предложит. Кристина Пим-Лавит помахала мне рукой, подзывая к себе.

– Присаживайтесь, Криспин, я рассказывала Хилари и Клод, как я проколола шину, когда везла Джона Апдайка и Афру Бут в свою мастерскую в Айове – вы ведь с ними обоими знакомы, насколько я знаю?

– Весьма поверхностно, – сказал я.

– Не скромничайте, – сказала эта высокооплачиваемая властительница преподавательских ставок.

Но я вовсе не скромничал. Я действительно как-то брал интервью у Апдайка по просьбе «New Yorker», но тогда я был еще «анфан террибль британской словесности» и имел какой-то вес в писательском мире США. А что касается Афры Бут, то мы с ней не виделись с тех пор, как она в Перте пригрозила мне судебным иском, – бог знает сколько лет тому назад. Мне совершенно не хотелось разговаривать на эту тему; даже необходимость проверять студенческие работы – меня поджидала на письменном столе целая стопка – больше не казалась мне такой уж неприятной, так что я поспешно извинился и сказал, что у меня еще много работы.

– Неужели вы будете проверять студенческие работы в последний день семестра? – с притворным ужасом воскликнула Кристина Пим-Лавит. – Ах, если бы все наши преподаватели были столь же добросовестны, как вы, Криспин!