дело касалось продвижения женщин и людей с цветом кожи, я быстро отбросил подобные опасения. Я не только обладала выдающимися академическими способностями судьи Сотомайор, но и понимала, какого рода интеллект, смекалка и способность к адаптации необходимы человеку с ее происхождением, чтобы достичь того уровня, на котором она находится. Широкий опыт, знакомство с превратностями жизни, сочетание ума и сердца — вот откуда, как мне казалось, берется мудрость. Когда во время предвыборной кампании меня спрашивали, какие качества я буду искать в кандидате в Верховный суд, я говорил не только о юридической квалификации, но и о сочувствии. Консервативные комментаторы высмеяли мой ответ, сочтя его свидетельством того, что я планирую пополнить состав суда безмозглыми, социально ориентированными либералами, которым нет никакого дела до "объективного" применения закона. Но, насколько я понимаю, у них все было с ног на голову: Именно способность судьи понимать контекст своих решений, знать, какова жизнь как беременного подростка, так и католического священника, как магната, так и рабочего на конвейере, как меньшинства, так и большинства, является источником объективности.

Были и другие соображения, которые делали Сотомайор убедительным выбором. Она стала бы первой латиноамериканкой и всего лишь третьей женщиной в составе Верховного суда. И она уже дважды была утверждена Сенатом, один раз единогласно, что затрудняло для республиканцев аргументы о том, что она является неприемлемым выбором.

Учитывая мое высокое уважение к Каган и Вуд, я все еще не определился, когда судья Сотомайор пришла в Овальный кабинет для знакомства. У нее было широкое, доброе лицо и улыбка. Ее манеры были формальными, и она тщательно подбирала слова, хотя годы учебы в школе Лиги плюща и работы на федеральной скамье подсудимых не избавили ее от акцента Бронкса. Моя команда предупредила меня, чтобы я не спрашивал кандидатов об их позиции по конкретным юридическим вопросам, таким как аборты (республиканцы в комитете обязательно спрашивали о любом разговоре между мной и кандидатом, чтобы узнать, применял ли я "лакмусовую бумажку" при выборе). Вместо этого мы с судьей поговорили о ее семье, работе прокурором и ее широкой судебной философии. К концу интервью я была убеждена, что Сотомайор обладает тем, что я искала, хотя и не сказала об этом на месте. Я упомянул, что в ее резюме есть один аспект, который меня беспокоит.

"Что это, господин президент?" — спросила она.

"Ты фанат "Янкиз", — сказал я. "Но поскольку вы выросли в Бронксе и вам рано промыли мозги, я склонен не обращать на это внимания".

Через несколько дней я объявил о своем выборе Сони Сотомайор в качестве кандидата в Верховный суд. Новость была воспринята положительно, и в преддверии ее выступления в судебном комитете Сената я был рад видеть, что республиканцы не смогли найти в письменных заключениях или поведении судьи на скамье подсудимых ничего, что могло бы помешать ее утверждению. Вместо этого, чтобы обосновать свою оппозицию, они ухватились за два вопроса, связанных с расовой принадлежностью. Первый связан с делом 2008 года в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, в котором Сотомайор присоединилась к большинству при вынесении решения против группы преимущественно белых пожарных, подавших иск об "обратной дискриминации". Второй вопрос касался выступления Сотомайор в 2001 году в Калифорнийском университете в Беркли, в котором она утверждала, что судьи из числа женщин и меньшинств привносят столь необходимую перспективу в федеральные суды, что вызвало обвинения со стороны консерваторов в том, что она не способна быть беспристрастной на скамье подсудимых.

Несмотря на временную суматоху, слушания по утверждению кандидатуры оказались антиклимактерическими. Судья Сотомайор была утверждена голосованием в Сенате 68–31, причем девять республиканцев присоединились ко всем демократам, кроме Тедди Кеннеди, который проходил курс лечения от рака — примерно столько поддержки, сколько мог получить любой кандидат, учитывая поляризованную среду, в которой мы работали.

Мы с Мишель устроили прием для судьи Сотомайор и ее семьи в Белом доме в августе, после того как она была приведена к присяге. Там была мать нового судьи, и я был тронут мыслью о том, что должно быть происходит в голове этой пожилой женщины, выросшей на далеком острове, едва говорившей по-английски, когда она записалась в женский армейский корпус во время Второй мировой войны, и которая, несмотря на все шансы, поставленные против нее, настаивала на том, что ее дети хоть что-то значат. Это заставило меня подумать о моей собственной матери, о Туте и дедушке, и я почувствовал вспышку печали о том, что ни у кого из них не было такого дня, как этот, что они ушли из жизни, так и не увидев, к чему привели их мечты обо мне.

Подавляя свои эмоции, пока судья выступала перед аудиторией, я смотрела на пару красивых молодых американских мальчиков корейского происхождения — приемных племянников Сотомайор, которые щеголяли в своих воскресных костюмах. Они воспринимали как должное, что их тетя находится в Верховном суде США, определяя жизнь нации, как и дети по всей стране.

И это было прекрасно. Вот как выглядит прогресс.

Медленное продвижение к реформе здравоохранения заняло большую часть лета. По мере того, как законодательство продвигалось через Конгресс, мы искали любую возможность, чтобы помочь поддержать процесс. Начиная с саммита в Белом доме в марте, члены моей команды по здравоохранению и законодательству участвовали в бесчисленных встречах по этому вопросу на Капитолийском холме, а в конце дня приходили в Овальный кабинет, как усталые полевые командиры, вернувшиеся с фронта, и предлагали мне отчеты о ходе сражения. Хорошей новостью было то, что ключевые председатели демократов — особенно Баукус и Ваксман — усердно работали над законопроектами, которые они могли бы вынести из своих комитетов до традиционного августовского перерыва. Плохая новость заключалась в том, что чем больше все углублялись в детали реформы, тем больше возникало разногласий по существу и стратегии — не только между демократами и республиканцами, но и между демократами Палаты представителей и Сената, между нами и демократами Конгресса, и даже между членами моей собственной команды.

Большинство споров вращалось вокруг вопроса о том, как обеспечить сочетание экономии и новых доходов для оплаты расширения охвата миллионов незастрахованных американцев. В силу своих собственных наклонностей и заинтересованности в разработке двухпартийного законопроекта, Баукус надеялся избежать чего-либо, что можно было бы охарактеризовать как повышение налогов. Вместо этого он и его сотрудники рассчитали прибыль, которую новый поток застрахованных клиентов принесет больницам, фармацевтическим компаниям и страховщикам, и использовали эти цифры в качестве основы для переговоров о миллиардах долларов в качестве предварительных взносов в