Людовик даже крякнул от удовольствия, начисто забыв о девушке. С высоты он видел перебирающегося через болото оленя, позади которого барахталась в жиже черная борзая – та, что никогда не теряла следа.

Анна тоже заметила оленя и, забывая в пылу о короле, взвела пружину арбалета. Щелчок привел Людовика в чувство, он угрюмо взглянул на девушку, но, не сказав ни слова, вновь затрубил в рог и поскакал в обход болотца, туда, где должен был показаться красавец-десятилеток. Одинокий лай безошибочно вывел его к тому месту, где олень, переплыв заводь, обессиленно вышел из воды и уже готов был кинуться в заросли, но борзая, хрипя и рыча, преградила ему путь.

Могучий самец привалился к сухому стволу, выставив кустистые рога навстречу опасности.

В этот миг подоспел король. Спрыгивая с коня, он уже не сомневался в успехе. Неторопливо вынув длинный охотничий нож, он направился к жертве, но затравленное животное, отчаянно обороняясь, стремительным рывком зацепило борзую рогом и отшвырнуло прочь. Перевернувшись в воздухе, пес с визгом отлетел на десяток футов, упал на спину и, скуля, попытался встать. Из его распоротого живота вываливались розовато-фиолетовые внутренности.

Король испустил короткое проклятие и, сжимая нож, шагнул вперед. Дальнейшее произошло мгновенно. Людовик был смят и едва увернулся от прямого удара рогов, но острые копыта животного уже дробили его голени. Внезапно обезумевший зверь покачнулся и рухнул, забившись в предсмертных судорогах, из глаз у него потекли слезы. Король с трудом выбрался из-под туши и, покачиваясь, встал на ноги. Из-за уха оленя торчала толстая оперенная стрела. Он оглянулся – позади стояла дочь графа Уорвика с разряженным арбалетом в руках.

Ни слова не говоря, король наклонился, перевернул на спину еще дышащего гиганта, придавил его шею коленом и коротко полоснул ножом. Лезвие вошло так глубоко, что фонтан крови залил лицо и руки короля. Затем Людовик отломил и отбросил в сторону древко стрелы и проследил, чтобы кровь скрыла крохотную ранку за ухом. И только покончив с этим, он взглянул на девушку.

– Так будет лучше, сударыня…

Он умолк, обдумывая, каким образом повернуть дело так, чтобы инцидент не получил огласки. Он подыскивал слова и медлил.

– Я понимаю, ваше величество, – негромко сказала девушка и, тронув коня, поспешила скрыться в зарослях, так как совсем неподалеку раздался топот копыт.

На лице Людовика промелькнуло выражение, отдаленно напоминающее восхищение. Черт побери, кто бы мог подумать, что эта малышка так сообразительна!

Людовик XI издавна весьма пренебрежительно относился к женщинам, не без основания считая их существами корыстными и ничтожными. Это мнение сложилось во времена фаворитки его отца Агнесы Сорель, и ничто не могло его поколебать. И если на миг он восхитился благородством и ясным умом юной англичанки, то в следующее мгновение он размышлял лишь о том, что не далее как завтра при дворе поползет слушок, что король Франции обязан жизнью девчонке. О, женский язык! Выход только в том, чтобы как можно скорее удалить ее от двора, а еще лучше – из Франции. Это возможно лишь в одном случае – удовлетворить как можно скорее все требования графа Уорвика.

Размышления короля были прерваны подоспевшими всадниками.

– Помилуй Бог, что за олень! – вскричал один из них. – Клянусь обедней, удача улыбнулась вам, государь! Но что это? Силы небесные! Вы хромаете, ваше величество, камзол ваш порван и весь в грязи! Неужели…

– Да, эта тварь в последний миг дерзнула броситься на меня. Бывают же такие исчадия! Я едва справился с ним. Моя борзая!..

Он подошел к собаке, которая жалобно скулила и, когда он погладил ее, стала лизать королю руки. На какой-то миг Людовику сделалось не по себе. Не окажись поблизости эта Анна Невиль или не владей она в совершенстве арбалетом…

Он поднял голову и увидел графа Уорвика, подъехавшего с отставшими охотниками. Тот, как и все, не преминул поздравить короля с удачной охотой и подошел к неподвижному рогачу. Король неотступно буравил его взглядом. «Сегодня же следует принять графа и обсудить все условия», – решил он.

Между тем охота собралась. Ловчие скликали собак. Все вокруг были сверх меры оживлены. Прибыли и швейцарцы, но король даже не удостоил их взглядом. Он старался держаться так, чтобы не показать, что ушиблен оленем, однако его изорванная и перепачканная одежда привлекала всеобщее внимание. Обычно Людовик гордился этими знаками мужества, однако сейчас, памятуя, что отнюдь не ему принадлежит победа над ветвисторогим самцом, заторопился, даже не дав охотникам насладиться зрелищем, как собаки пожирают оленьи внутренности. Ему подвели коня.

Анна пристала к охотничьему кортежу одной из последних. Она заметила отца рядом с королем и украдкой улыбнулась. Однако теперь, когда возбуждение улеглось, ее занимали совсем другие мысли. Придерживая своего иноходца, она скользила взглядом по лицам охотников. Нет, она не могла ошибиться! Сегодня, выезжая из Венсенского замка, она видела в толпе лицо Филипа Майсгрейва. Она знала, что рыцарь зван королем на охоту, и, увидав его, несказанно обрадовалась. Одна мысль о том, что он где-то рядом, доставляла ей облегчение.

Впереди показались массивные башни Венсена; весь кортеж был уже в сборе. Но где же Филип? Ведь он еще недостаточно окреп после ранения, и, вероятно, ему вовсе не следовало приезжать сюда. Мэтр Ришар говорил ей, что он потерял много крови и крайне слаб.

– Что случилось, Энн? – спросил Эдуард Ланкастер. – Ты чем-то огорчена?

– Нет-нет. Пустяки. Я просто немного устала.

– Ты кого-то ищешь?

– Нет. Мне показалось, что с нами на охоту отправился этот йоркист, Майсгрейв.

Эдуард беспечно рассмеялся.

– Ах, вот что тебя взволновало! Да, я тоже видел его сегодня рядом с твоим отцом. Впрочем, даю голову на отсечение, он отстал от охоты, едва она началась, и скорее всего вернулся в замок. Он наверняка еще не оправился от ран, и удивительно, почему он вообще решился встать с постели. Кстати, тебе не кажется, что после охоты король уже не столь любезен с швейцарцами? Что там произошло? Я отстал от тебя возле источника с каменным ангелом – моему жеребцу не по силам угнаться за твоим иноходцем.

Анна рассеянно улыбнулась вместо ответа. Сказать по чести, в последнее время принц стал ее утомлять. Она всячески старалась не показать этого, но порой, глядя на нежное словно персик лицо жениха, она испытывала такую безысходную тоску, что готова была расплакаться. Она пыталась уйти с головой в предсвадебные хлопоты, чтобы наконец окончательно порвать с былым, бегала к исповеди, не пропускала ни одной мессы. Но едва опускался вечер и служанки оставляли ее одну в огромном темном покое, Анну охватывало подлинное отчаяние, и она зарывалась лицом в подушку, опасаясь, как бы кто не дознался об этих приступах меланхолии. Никто не подозревал, во что обходились ей веселье и живость. Филип твердо дал ей понять, что их жизненные пути никогда не сойдутся, и она должна доказать ему, что способна выжить в одиночестве. Что ж, он требовал от нее, чтобы она вспомнила, что она – побег на гордом дереве Невилей, и она так и поступила. Когда же отец заговорил с нею о браке с Эдуардом Ланкастером, она поначалу даже обрадовалась. Став супругой принца Уэльского, она наконец забудет Филипа Майсгрейва… Пустой самообман! Одному Богу известно, сколько понадобилось сил, чтобы скрыть свою любовь от чужих глаз… Никто ничего не заподозрил, вот только отец… Еще когда она взахлеб рассказывала ему о своих приключениях в дороге, он странно на нее поглядывал и дотошно расспрашивал о Филипе. И, разумеется, ей пришлось лгать.