люди посмотрели друг на друга и вместе произнесли магическое имя, которое автор книги в тексте не приводил.

А в городке тем временем гости ели-пили и были очень довольны тем, что новобрачных так долго нет — они не осмеливались и надеяться на такое. Утро занялось, когда подвыпившие гости расходились по домам, возвращаясь к обычным делам, а коровницы шли домой после ранней дойки. В полдень новобрачные не вернулись, и вечером того же дня все снова собрались, пытаясь понять, в чем же дело. Может, они поехали в город, в Париж, к знакомым, в гостиницу, а может, заблудились в лесу? Сельский полицейский переворошил всех браконьеров, дровосеков, заготовителей древесного угля и владельцев транспортных средств. Но молодых так и не нашли. Поскольку люди ничем не могли помочь, рассказ переходил на увлеченное описание общих мест, красот пейзажа и вещей, среди которых жили молодые люди. Какая-нибудь ваза, стул или окно вызывали у Побера больше страха или волнения, чем упоминание об отце или матери пропавших. Постоянные возвращения автора к одному и тому же наводили на мысль, что он испытывает сильное искушение раскрыть таинственное имя. Побер подумал, что угадал его, но тут же вслух сказал себе — так было убедительнее и определеннее, — что, по крайней мере, один раз ежечасно кто-нибудь да говорит о смерти, или видит ее во сне, или запросто ее призывает: «Смерть, я жду тебя, я весь в ожидании, я не боюсь тебя, или я ненавижу тебя», — но ни один из этих призывов никак не влиял на ее действия с незапамятных времен.

Прошла неделя, когда один из рабочих песчаного карьера подтвердил, что видел какую-то молодую пару около болот, после чего все пруды и болота прощупали батогами, но так ничего и не нашли. Новобрачные исчезли, и никто их больше не видел.

Побер закрыл книгу и стал думать, как же могли звать очаровательное видение. Он машинально перебирал всех, кто приходил на ум: женщин, которых любил, приятельниц, знакомых и тех, кого уже забыл, героинь всех известных ему сочинений — в журналах, книгах, театре, даже тех, чье имя он когда-то услышал среди толпы, но призрак не появлялся.

И вдруг с его губ сорвались звуки, которые зазвучали в мозгу почти против воли.

Раздался удар грома, и свет в доме погас. Побер повторил заколдованное имя. Молния осветила окна, и ветер задул свечу, которую он только что зажег. Он встал, направился к двери, чувствуя, что книга обманула его надежды и не надо было ее читать, и тут что-то повлекло его к лесу молний, вздымавшихся над кладбищенской оградой. На одном из клинков, украшавших апсиду, ему привиделось сказочное имя. Буквы вычерчивались светлячками, и каждый нажим пера — это трепет скопища насекомых, вытянувшихся в точно обозначенную линию; и тут же маленькие существа, танцующие и светящиеся, исчезали в глубине камня, шурша крыльями, — он быстро поглощал их. И вот уже перед глазами Побера не осталось ничего, кроме серого рельефа, по которому его взгляд заскользил в ночь, ставшую теперь спокойной и тихой. Он вернулся в хозяйский дом.

Гостиную вновь заливали потоки неяркого электрического света. Побер выключил его и поднялся к себе в комнату. Еще до того, как хозяева встали, он до зари вышел из дома, горя нетерпением найти при свете дня могилу, прятавшую имя, которое он напрасно пытался вспомнить. Перед ним был камень без всяких надписей, осевший в землю, вокруг которого проходил маленький, почти стершийся от времени желобок. Покой этих мест наполнил его ощущением сладости жизни, дерево украшали гирлянды птиц.

ВЕРКОР

ХРАНИТЕЛЬ ЛОМСКОГО ЛЕСА

Я хочу рассказать тебе о замужестве Батильды. История эта, сама по себе весьма необычная, случилась, когда Батильде шел девятнадцатый год. Отец ее был небогат. Однако вел происхождение от бургундов[168] и был настоящим бароном. За добрую службу король Гундагар пожаловал ему одно из своих поместий, но такое крошечное, что на доходы с него было не прожить; к тому же за каждый клочок своей земли барону приходилось бесконечно воевать с окрестными сеньорами, отчего он разорялся еще больше. Так что не только добрые феи навещали маленькую Батильду, когда та еще лежала в колыбели. Были среди них и зловредные. И вот однажды — малышке минуло в ту пору несколько месяцев — родители заметили, что она ничего не слышит. А в те времена уж если кто рождался глухим, поневоле должен был остаться на всю жизнь и немым; тогда еще не умели обучать таких людей речи (специальных-то школ, как сейчас, и в помине не было!). Самое большее, что было дано Батильде, — разбирать по губам, о чем идет речь; но отвечать она могла только жестами. Девочка росла в странном мире без шумов, слов, музыки, без птичьего пения. И все же музыки ей хватало: музыкой стали для нее цвета и краски; это было то, что она слышала, если можно так сказать, глазами. А глаза у нее были такие большие и зеленые, что приводили в восхищение каждого, кто бы на нее ни посмотрел.

Эти глаза лучились добротой и умом. И все жалели девочку от всей души.

Однажды, когда Батильда, еще совсем юная, гуляла по саду, разбитому в замке, мать заметила, что она рвет цветы, но не собирает их в букеты. Девочка раскладывала цветы по земле, подбирая по цвету, однако не голубые с голубыми, желтые с желтыми или красные с красными; наоборот, она с такой удивительной гармонией смешивала тона, что, казалось, и вправду возникает музыка. Мать Батильды была потрясена увиденным и, решив, что у дочери глаза и душа художника, купила для нее разноцветную шерсть, большой ткацкий станок и обратилась к лучшему из мастеров, ткавших ковры у них в округе, пообещав, что не постоит за расходами, лишь бы он обучил девочку всем тайнам своего ремесла. В самом деле, та схватывала на лету любую премудрость ткацкой работы. И вскоре ее ковры по красоте, цвету и выдумке стали превосходить ковры ее учителя. О Батильде заговорили. Отовсюду приходили люди, чтобы взглянуть на ее искусство. Богатые соседи — те, с которыми барон жил в мире, — желали украсить ее коврами стены своих замков. Взамен они предлагали посуду из позолоченного серебра, золотые чаши, серебряные кувшины для воды и драгоценные камни. Судьба улыбнулась барону благодаря мастерству его дочери. И все же тоска не покидала его; он не сомневался, что дочь останется одинокой вопреки таланту и красоте: кто же