– Поверить не могу, что она сама этого хочет, – признается Матт.

– Мне кажется, не хочет. Она сейчас просто очень злится.

– Кто-то же должен этим заниматься, – серьезно заявляет Джефф.

– А мы можем стать ее министрами финансов без портфеля.

– Я хочу с портфелем.

– Тогда тебе придется поехать с ней в Вашингтон.

– Ладно, тогда нет. Но мне всегда хотелось портфель.

– Ну, ей же будут нужны какие-то финансовые советы. Потому что говно уже летит на вентилятор.

– И это работает, – говорит Джефф. – Я знал, что получится. Как говорит Франклин, опасаться стоит только того, что получится даже слишком хорошо и сметет всю цивилизацию. В остальном же все в порядке.

– Банки, наверное, с ума сходят.

– Разумеется. Разница между деньгами и не деньгами резко изменилась. Теперь деньгами считается только наличка. Потому что люди больше не оплачивают свои ренты и ипотеки.

– А студенческие ссуды? – интересуется Матт.

– Их и до этого не платили. Так что теперь в основании карточного домика ничего не осталось. Костяшки домино падают.

– Падают на карточный домик?

– Именно. Этот домик должен рухнуть.

– Хорошо. И видишь, мы даже вернули себе наше жилище!

– Вижу. И это хорошо. – Джефф встает в открытом проеме, смотрит на юг, в сторону Уолл-стрит. – Если бы только все вокруг поняли, что все, что им нужно, – это такая капсула.

Матт проходит мимо него и останавливается у южного поручня.

– Вид успокаивает.

– Да, красивый вид.

– Люблю этот город.

– Он не так плох. Особенно с высоты тридцатого этажа. А здесь я хочу поставить еще один ящик с растениями.

– Смотри, по пальцу себе не заедь. – Матт наблюдает, как Джефф расставляет доски так, чтобы получился длинный рабочий стол. – Ты теперь плотник, мой друг. Ты заметил, что мы из кодеров превратились в фермеров? Это как та страшная фантазия о возвращении к земле, о которой ты постоянно рассказываешь. Где люди становятся староверами и в мире все налаживается. Нечитаемое дерьмо, должен сказать.

Джефф фыркает, выравнивая две доски.

– Придержи эту штуку, пока я прибью.

– Ну уж нет.

Джефф пожимает плечами и пробует сделать все сам.

– Идиотизм сельской жизни – так это Маркс называл? Или фермерской жизни? Что-то в этом роде.

– К нему-то мы и пришли.

– Ладно тебе, мне тут нужна помощь. А мы все-таки на углу 23-й и Мэдисон в Нью-Йорке, на тридцатом этаже большого старого небоскреба, так что не такая уж это и деревня.

– А тебе-то нравится забивать гвозди.

– Нравится, – признает Джефф. – Это как бить своего злейшего врага по башке, снова и снова. И загонять его в чертову деревяшку! И прямо чувствовать, как он в нее входит! Прекрасное чувство. Так что иди сюда и помоги мне удержать эту штуку на месте

– Смотри, вот! Мы называем это зажимами. Берешь два таких – и ничего не сдвинется.

– Два зажима еще не спасение. Давай держи!

– Сам держи! Практикуй свои навыки, как Уильям Моррис[138], свое эмерсоновское доверие к себе![139]

– На хрен доверие к себе! Эмерсон – дурак.

– Ты сам надоумил меня его почитать, – возражает Матт.

– Он просто святая простота, и тебе нужно было его почитать. Но он не смог бы связать и двух мыслей, даже если бы от этого зависела вся его жизнь. Он величайший автор печенек с предсказаниями в истории американской литературы. – Джефф довольно хмыкает. – Доверься моей заднице. Мы ведь обезьяны. Мы не можем обойтись без помощи друг друга.

– Из этого можно было бы сделать целых три предсказания для печенек. Может, нам начать свое дело?

– Нужно помогать друг другу, дорогой. Ты делаешь работу – я тебе помогаю. Так что иди сюда, придержи доску.

– Ладно, иду. Но ты будешь мне должен.

– Десять центов.

– Доллар.

– Колл-опцион на десять дохреналлионов долларов.

– Идет.

Мальчикам понадобилось около недели, чтобы достичь своего прежнего веса, после чего Роберто снова не сиделось на месте – он стал задумывать следующее предприятие. Но каким бы ни оказался этот проект, его воплощение осложнялось тем, что теперь за ними присматривала целая дюжина взрослых в Мете. Они стали для них приемными родителями, стражами, наблюдателями – одним словом, старались взять их «под опеку кооператива», как выразилась однажды Шарлотт, когда они попытались отказаться от их надзора. Им обоим все это не нравилось, и они условились, что опасно говорить открыто с кем-либо, кроме мистера Хёкстера, который имел собственное мнение насчет того, чем им следует заняться, а свои отношения с ними называл авункулатом, что на латыни означало что-то вроде «как дядя». Мальчикам латынь казалась классным языком, раз в ней было слово, означавшее «как дядя», потому что, насколько они могли судить, от дядь вообще никакого толку не было. И с радостью позволили старику взять на себя эту роль.

Он все еще пытался научить их читать. Это было ненамного труднее, чем понимать карты. Карты – изображения местности с высоты птичьего полета – мальчикам нравились, в них было все понятно. Мистер Хёкстер хотел, чтобы Амелия Блэк взяла мальчишек к себе на дирижабль, тогда ребята увидят, насколько с высоты местность похожа на то, что изображено на картах. Они были готовы полетать, даже с удовольствием. Хотя и без того вполне понимали принцип, по которому составлялись карты. Это же касалось написанных букв, которые были как бы изображениями устных слов: в каждой заключался один или два звука, и если их запомнить, то можно озвучить любое слово и понять, что прочитал. Это тоже было легко. Как выяснилось, куда легче, чем они ожидали. Если бы английская орфография была не такой дурацкой, было бы еще легче, но ладно уж.

– Интересно, учиться всегда так легко? – спросил Стефан.