Они встретились 14 апреля; говорили о спиритизме, понравились друг другу. Но друг друга они не поняли. Право же, доктор Дойл не мог выбрать менее подходящего товарища по вере, чем профессиональный фокусник! Представим себе весь грустный комизм этой сцены: Гудини терпеливо объясняет, что свои волшебные иллюзии совершал благодаря интеллекту, физической ловкости и навыкам, приобретенным бесконечными тренировками, а доктор Дойл, обиженный, огорченный, ему возражает: «Нет-нет, вы сами себя не знаете, вы – один из избранных...» Особенный скептицизм Гудини вызвало утверждение Дойла о просыпающемся медиумическом даре его красивой жены; однако же Гудини был вежлив и деликатен, понравился всей семье, охотно показывал детям простые фокусы, приглашал доктора к себе в Америку – а доктор, всегда быстро завязывавший горячие дружбы и к тому же потерявший Иннеса, не терял надежды, что ему удастся обрести в лице Гудини единомышленника.

Гудини же попросил Дойла ввести его в круг лондонских спиритов: он хотел видеть сеансы. Трудно сказать, хотелось ли ему в самом деле увидеть настоящих духов (это не исключено: материализм его был довольно относительный и не вполне твердый) или он – что все-таки вероятнее – сознательно искал новый материал для профессиональных разоблачений. Доктор дал Гудини необходимые для посещения сеансов рекомендации. Тот посетил три сеанса, организованных Обществом психических исследований, на которых ничего интересного не произошло; тогда Дойл устроил ему пропуск на сеанс медиума Эвы Каррьер, знаменитой тем, что она производила эктоплазму в больших количествах, и там Гудини, как говорил в письме Дойлу, видел эктоплазму. Другим своим знакомым он, правда, писал, что Эва и ее помощница обыкновенные мошенницы и своей репутацией медиумов обязаны исключительно людской доверчивости. Но Дойл считал, что его новый друг потихоньку становится на путь истины. Не очень-то хорошо закончится эта дружба. И делать медиума из своей жены, наверное, не стоило.

Слово нужно было нести миру (а телевидения-то не было); в сентябре 1920-го шестидесятилетний Конан Дойл отправился в свое первое пропагандистское турне – в Австралию. «Пропорционально населению она понесла во время войны почти такие же тяжелые потери, как мы, и я чувствовал, что зерно упадет на благоприятную почву». В поход доктор выступил не один, его сопровождали Джин, Адриан (10 лет от роду), Деннис (11 лет), Джин-младшая (7 лет) и Вуд, секретарь (благополучно вернувшийся с войны в чине майора). Мэри осталась дома. В Англии шел учебный год; Деннис и Адриан, учившиеся тогда в школе Хокстед в Кроуборо, были рады возможности прогулять чуть не полгода.

Джин Конан Дойл (леди Бромет) рассказывала впоследствии о поездке: «Это был первый случай, когда мой отец заговорил со мной о спиритизме. Я помню тот день очень ясно: мы плыли на корабле. Отец объяснил мне, что нет такого понятия, как смерть, – то, что люди называют смертью, на самом деле означает переход в другой мир. Поэтому, конечно, с тех пор я всегда чувствовала, что смерть не означает конец всего. Для ребенка было очень полезно расти с этим убеждением. Позже, когда я стала старше, эти поездки мешали моей учебе в школе, но мой отец и мать решили, что они будут полезнее для моего образования, чем сидеть на уроках и слушать лекции». Джин-младшая всю жизнь была порядочным, скромным и трудолюбивым человеком, и на ней, слава богу, пробелы в школьном образовании никак не сказались; что же касается Денниса и Адриана, то оба выросли, откровенно говоря, плейбоями, существовавшими за счет отца; неизвестно, впрочем, изменилось бы что-либо, если бы они не разъезжали с родителями по всему свету, а сидели на уроках.

Дойлы объехали всю Австралию с юга на север; доктор выступил с лекциями во всех крупных городах. Не попал только в Тасманию из-за забастовки моряков. Его личность привлекала большие толпы слушателей. Публика, уже забывшая или не знавшая, как он в своих очерках «поставил на место» австралийских солдат, и обожавшая Шерлока Холмса, встречала его очень тепло. Да и оратор он был прекрасный – умел и привлечь внимание аудитории, и поддержать его.

О чем Дойл говорил на своих лекциях? Время доказательств прошло, сказал он в «Жизненном послании», – следовало бы ожидать, что он будет объяснять людям, как нехорошо они живут, и говорить о том, что Христос своей жизнью завещал нам всем быть добрыми, разумными и жить по совести. Но на самом деле время доказательств только начиналось: вместо того чтобы сосредоточиться на этической стороне своего учения и развивать ее, доктор по-прежнему уделял основное внимание онтологии. Он, конечно, говорил своим слушателям о примере жизни Христа и о страшных уроках войны; но не это составляло главную, «ударную» часть его выступлений. Он говорил о медиумах, которых знал и чью работу видел лично, рассказывал об удивительнейших случаях полтергейста, демонстрировал множество фотографий и слайдов, на которых были запечатлены духи. Все это было для слушателей очень занимательно. Беседы о морали и призывы к добру так занимательны бы не были. Опытный лектор и беллетрист, Дойл это хорошо понимал.

Стали бы люди толпами ломиться на его лекции, если бы там не было необыкновенных фотоснимков и историй о привидениях? Могла ли увлечь их одна голая этика? Вряд ли: слишком трудных и скучных вещей требовал доктор Дойл от человечества. Изо дня в день жить добродетельно, смело и умно, как Иисус Христос, – ничего себе задачка; один раз умереть за идею и то, пожалуй, проще! Ни чуда, ни тайны, ни прощения в последний момент – миг экстатического раскаяния не спасет негодяя; сколько ни молись на смертном одре, а если жил скверно, все равно угодишь надолго в школу для умственно отсталых или на кушетку психотерапевта. Те, кто и так были умны, добры, терпимы и совершали добрые поступки, в наивных поучениях доктора не нуждались; большинству же было куда легче нагрешить, а потом проговорить в церкви заученные слова и считать себя прощеными, нежели каждый день терпеливо и самоотверженно строить свою жизнь по образу и подобию Божиему.

И потом, раз, по утверждению доктора, «там» нет мук ада – какая выгода здесь-то особенно стараться? Ну, полечат меня, подумаешь, – а потом все равно в рай, как все. И еще: если моему соседу, которого я терпеть не могу, потому что он плохой, будет там так же хорошо, как и мне, хорошему – что-то есть в этом неправильное. Мне было бы как-то веселее, если бы его ждали вечные муки. Нет, что-то тут не так. (А стремился ли соответствовать заданному высокому образцу сам доктор? Когда он сражался за Идалджи, когда пятнадцать лет не оставлял Оскара Слейтера, когда настаивал на необходимости спасательных жилетов для моряков, когда наплевал на пэрство и карьеру ради Роджера Кейзмента – безусловно, да; когда, встретив любимую женщину, десять лет не оставлял больную жену – да, наверное; когда предлагал брать буров заложниками, ссорился с тем же Слейтером из-за 300 фунтов или препирался с коллегами-литераторами – увы, нет. Но он, по крайней мере, сознавал собственное несовершенство. И он всегда очень старался.)

Находясь в Австралии, Дойл продолжал вести полемику с теми, кто осуждал его учение на родине; прежде всего – с церковной прессой, которую его заверения в дружбе нимало не тронули. Доктора обвиняли в богохульстве, идолопоклонничестве, всех смертных грехах. В 1918-м священник Бернард Воэн, выступая на конференции Общества католической молодежи, уличил Лоджа и Дойла в связах с дьяволом; в 1919-м преподобный Мейджи на конгрессе церковных лидеров в Лейчестере сказал, что Конан Дойл «подрывает нравственные устои общества». (Между прочим, в подрыве нравственных устоев Дойла так же публично обвинял лорд Альфред Дуглас, уайльдовский «Бози», очень высоконравственная личность.) В 1920-м Дойл откликнулся статьей «Наш ответ церковной прессе»: он писал, что спиритуализм является единственным союзником церкви в борьбе с атеизмом и только ограниченные люди могут такого союзника отталкивать. Позиция церкви после этой статьи ничуть не смягчилась. Доктор не мог понять, отчего его искренняя любовь к Христу встречена так недоброжелательно. «Во все времена в религиозных разногласиях каждая сторона стремилась доказать, что ее противники связаны с дьяволом. Высшим примером тому может служить обвинение, выдвинутое фарисеями самому Христу, который ответил им, что видно будет по плодам. Мне не понятен ход рассуждения тех, кто связывает с дьяволом желание доказать существование жизни после смерти. Если деятельность дьявола такова, он определенно переменился к лучшему».