Эта важная мера имела большое значение для социальной жизни городов благодаря непосредственному переходу власти к новому классу, а это значило много больше, чем можно было тогда предвидеть, так как было основой, на которой в течение следующего столетия должно было подняться великое здание муниципального социального служения на пользу всех классов общества, особенно бедноты. Никто в 1835 году не предвидел дня, когда «новые муниципалитеты» будут не только освещать и мостить улицы, но и контролировать строительство домов, санитарное состояние города и здравоохранение населения; перевозить рабочих на работу и с работы; создавать общественные библиотеки; руководить обширной муниципальной торговлей и промышленностью и, наконец, заниматься просвещением народа.

Непосредственной переменой, взволновавшей современников, был переход муниципальной власти к представителям диссидентов и лавочников, пришедшим на смену олигархии торийских юристов, священников и агентов знати, которые пользовались монополией в старых корпорациях. В городских правителях нового стиля было мало «привлекательности и блеска», но они имели некоторую силу и были склонны вводить «улучшения», а то, что они периодически избирались на основе действительной демократии, поддерживало их на должной высоте в тех вопросах, к которым сами избиратели чувствовали какой-нибудь интерес. Ограничение парламентского представительства «десятифунтовыми съемщиками домов» [62]в билле о реформе 1832 года не нашло подражания в более радикальном билле о муниципальной реформе, который предоставил право голоса при избрании местных властей всем налогоплательщикам. Трудящийся класс получил наконец право голоса на местных выборах в новых городках. Административное управление городами перешло, таким образом, в руки совершенно новых людей.

Билль о реформе 1832 года и его продолжение – билль о муниципальной реформе 1835 года, взятые вместе, подчеркнули и увеличили ту дифференциацию между социальной жизнью города и деревни, которую экономические силы делали с каждым днем все более полной. В Англии времен Виктории существовали две резко противоположные социальные системы – аристократическая Англия сельских районов и демократическая Англия больших городов. В небольших городках и торговых центрах графств власть – административная и судебная – по-прежнему оставалась в руках сельских джентльменов, которым подчинялись там все классы. Но большие города управлялись людьми совершенно иного типа в соответствии с совершенно иным мерилом общественной ценности, которое было по преимуществу демократическим.

Благодаря экономическим причинам и развитию транспорта новое общество города постепенно вторгалось в старое общество сельской местности, пока в XX веке городские мысли, идеи и управление не подчинили сельскую местность. Это был долгий процесс, и XIX век явился переходной эпохой. Сельское хозяйство не было сразу разрушено отменой хлебных законов в 1846 году, и аристократическое правление деревень и маленьких городков не было уничтожено этой мерой. До тех пор пока в следующих поколениях американские прерии не получили возможности выбрасывать на английские рынки свое зерно и скот, до тех пор английское земледелие процветало, поддерживая ту социальную систему, с которой было связано.

Земледелие, однако, не могло безгранично расширяться; к середине столетия оно достигло наивысшего развития, и пространство пахотной земли уже не могло быть увеличено. Но промышленный и торговый переворот тогда только еще набирал полную силу, и рост городского богатства и населения увеличивался с каждым десятилетием. Перепись 1851 года показала, что уже половина населения острова была городской, что создалась ситуация, которая, вероятно, не существовала прежде ни в одной крупной стране, ни в один из периодов мировой истории.

Новые городские условия, в которых уже в 1851 году жила столь значительная часть английского народа, начали наконец привлекать внимание и требовать исправления. Прежняя жизнь открытой сельской местности, продуваемой свежим ветром, меньше нуждалась в контроле за жилищным строительством и санитарным состоянием: как ни были плохи деревенские домишки, смертность в деревне была ниже, чем в городе. Но благодаря увеличению доли городских жителей быстрое падение смертности, которое так счастливо отличало период 1780-1810 годов, несомненно, прекратилось между 1810 и 1850 годами. Если взять остров вцелом, то смертность не достигала уже вновь той высоты, на которой она была в начале XVIII столетия, но она перестала уменьшаться, несмотря на постоянное улучшение медицинского обслуживания и науки. Главной причиной был рост пространства, покрытого фабрично-заводскими трущобами, и их прогрессирующее с каждым годом ухудшение.

В вопросе охраны общественного здоровья в сороковых годах еще ничего не было сделано для контролянад хозяевами трущоб и недобросовестными подрядчиками, которые, согласно преобладающей философии laissez-faire, якобы содействовали из эгоистических побуждений наступлению всеобщего счастья. Эти пионеры «прогресса» экономили пространство, набивая семьи в одну квартиру или вталкивая их под землю, в погреба, и экономили деньги, употребляя дешевый и скверный строительный материал, не обеспечивая дома сточными трубами или, еще хуже, устанавливая такие трубы, из которых жидкость просачивалась в водоемы. В Лондоне Энтони Шефтсбери обнаружил комнату, в каждом из четырех углов которой жила семья, и другую комнату, в которой непосредственно под ее дощатым полом была выгребная яма. Мы можем даже считать счастливым то обстоятельство, что впервые в год билля о реформе, а затем и в 1848 году в Англии появилась холера, потому что сенсационный характер этого нового бедствия напугал общество и показал, что оно запоздало с мерами санитарной самозащиты.

Первый закон об охране общественного здоровья датируется 1848 годом. Причиной его появления была холера и усилия Эдвина Чэдвика, который, как один из членов комиссии по контролю за соблюдением закона о бедных, ясно представлял себе фактическое положение дел.

«Тюрьмы, – писал он, – прежде отличались омерзительной грязью и плохой вентиляцией; даже в принадлежащем перу Говарда описании худших тюрем, которые он посещал в Англии (и которые, как он утверждает, принадлежали к числу худших из всех виденных в Европе), дана более приятная картина, чем та, которую можно увидеть в каждом переулке Эдинбурга и Глазго, которые обследовали мы с доктором Арноттом. Среди живущего в подвалах рабочего люда Ливерпуля, Манчестера или Лидса и значительной части Лондона можно встретить еще более жуткую грязь, еще худшие физические страдания и еще большую нравственную распущенность, чем те, которые описывает Говард».

Но закон 1848 года об охране общественного здоровья, главным принципом которого было скорее позволение, чем принуждение действовать, не был как следует доведен до конца муниципалитетами в течение следующих двадцати лет. Только в семидесятых годах учреждение департамента местного самоуправления, который должен был принудить к соблюдению закона, и избрание на пост мэра Бирмингема Джорджа Чемберлена, занимавшегося социальными реформами, возвестили наступление новой эры. Только тогда тот факт, что муниципалитеты были выборными корпорациями, принес наконец реальные крупные выгоды для общества. До семидесятых годов не проводилось строительных и санитарных реформ, результатом которых явилось бы решительное падение смертности, и до конца столетия санитарное состояние английских городов вообще не было таким, каким ему следовало бы быть.