– Не хочешь ли к нам присоединиться?

– Нет, Кудеяр. У меня свои дороги, свои должники. Ты бояр трясешь, а я служителей самого Господа Бога.

– Не боишься?

– Не боюсь, Кудеяр! Оттого нам с тобой и не по пути. Твои люди кровь льют, а потом лбы бьют. Мои ребята с Богом не в ладах! Есть, Кудеяр, один монастырь. Помоги сжечь его. Возьмем монастырь – все твое. Деньги, золото, камни, жемчуг, древние книги и образа. Но монахи – мои. И что я с ними сделаю – мое дело.

– Есть и у меня монастырь на примете. Игуменом там Паисий.

– Кудеяр, твое сердце вещун. По рукам, Кудеяр!

– Взять монастырь налетом хоть и трудно, но можно. Мне, Варвара, нужны сокровища монастыря, только не те, что в сундуках казначея, а те, что в тайниках… Чтобы выведать тайники, хитрость нужна.

– Кудеяр, сердце у меня горит! До весны подожду, а больше нет. Съезжу я к одним должникам теперь, а потом в стане твоем буду, про монастырь Паисия покумекаем.

Атаманы говорили, а разбойнички работали. Хороша была у них работка в тот день.

1

В Можары пожаловал Шишка. С ним было пятеро удальцов. Возле Емельяновых хором спешились. Емельян выскочил с хлебом-солью.

– Горшечник! – удивился встрече Шишка. – А я думал, ты со страху голову свернул. Рад, что живехонек, и хлебу твоему рад. Буду пировать у тебя.

Емельяновы девки попрятались в курятник, и Анюта с ними. Но Емельян за нею сбегал, приволок в горницу и, поклонившись разбойнику, сладко молвил:

– Воспитанница моя Анюта изволит прислуживать честному пиру.

Шишка зарделся от удовольствия.

– Созывай, горшечник, сиволапых мужиков. Они на меня в обиде, ну да я им прощаю. Зарок даю: целый год не трогать ни скота вашего, ни сундуков ваших!

Пришли мужики на гулянье. Куда ж денешься-то? Шишка осерчает – ограбит, Емельян осерчает – по миру пустит. Всем ему обязаны, все ему должны. Емельян дома помог поставить, Емельян от голода уберег – хлеб купил для можарцев. Емельян работу дает и деньги за работу платит.

Сидел Шишка за столом, шапки не снимая. Пил ковшами ставленный мед, хмелел. Чем больше хмелел – тем пуще на Анюту щурился.

– Горшечник, у меня день ангела, а подарков, я гляжу, никто мне дарить не собирается?

Емельян спину пошел гнуть в поклонах.

– Не знаем, чем угодить.

– Подари мне девицу свою.

– С превеликой охотой!

Анюта аж вскрикнула.

Встал Шишка из-за стола, подошел к девушке, за косу взял.

– Поцелуй!

Молчит Анюта.

– Поцелуй! – шепчет Емельян.

– Поцелуй! – И стал Шишка косу девичью на руку наматывать.

Ближе Анюта, ближе. Да хвать у разбойника из-за пояса кинжал, провела по косе, оставила косу в руках Шишки. Сама за дверь, да во двор, да в лес.

А Шишка к пиру лицом поворотился и шапку свою на затылок со лба сдвинул. А на лбу-то у него клеймо выжжено: «Вор».

– Так-то вы меня почтили? – И, косой помахивая, спросил: – Кто у вас в Можарах самый честный человек?

И все сказали:

– Сеятель Петр!

– Встань, Петр, посмотрю на тебя!

– Нет его здесь, – говорят.

– Приведите!

Привели Петра.

– Тебя односельчане, не сговариваясь, назвали самым честным человеком на деревне, – сказал ему Шишка.

– Спасибо им на слове.

– Слыхал, что у меня день ангела?

– Слыхал.

– А чего подарка мне не принес?

– Так ведь не за что.

Засмеялся Шишка.

– Правда твоя! Не за что. Ну а я тебя одарю.

Мигнул, и за спиною Петра встали удальцы.

– Гляди мне на лоб! – приказал Шишка.

– Гляжу.

– Богом клянусь, зазря поставили мне это клеймо. По напраслине! – Засмеялся. – Теперь-то я его заслужил. И вот мой тебе подарочек: отныне ты будешь ровня мне.

Бросились удальцы Петру руки крутить, а тот и не шелохнулся. Усмехнулся Шишка.

– Отпустите ему руки. Он терпеливый, видать.

Вынул из-за пазухи клеймо. Всегда, что ли, при себе держал? Накалили клеймо в печи, подали разбойнику.

Выскочил из-за стола Никита. Только стукнуть-то злодея нечем. Схватил тарелку оловянную, замахнулся…

Эх, коли бы все на пятерых-то! А все ни живы ни мертвы, руки под стол, ноги под себя – кутята.

Окружили Никиту пятеро и отошли, а Никита на пол сел, на бок завалился. И не охнул бедняга, только ручьями кровь.

Шишка и не посмотрел в его сторону. Поднял клеймо и приложил его ко лбу Петра. А Петр не шелохнулся.

Паленым запахло – не шелохнулся.

Завизжал Шишка, выскочил на улицу, прыгнул на коня – и удальцы его за ним.

Страшно: человека жгут, а он молчит.

2

Анюта бежала, бежала и опомнилась вдруг: чего стоит конному пешего догнать? Знать, не погнались. Нет бы дурочке лесом – через сугробы, а она прямехонько по дороге! Неужто спаслась?

Только подумала, заступили ей путь всадники. Погони не было, а от судьбы не убежала. Встала девушка как вкопанная, опустила руки.

– Никак Анюта!

Что за чудо? Знакомый голос, давно его Анюта не слыхала, с той поры, как Емельян погнал от себя больную обгоревшую Маланью прочь. Подняла Анюта голову – так и есть, Маланья на коне.

– Шубу сестре моей! – приказала атаманша.

Не успела Анюта глазом моргнуть, легла ей на плечи шубка, легкая, как одуванчик, теплая, как печь. Только тут и почуяла Анюта холод. У Маланьи-то из-под шапки волосы в инее. Задрожала Анюта, заплакала.

Спрыгнула атаманша с коня, обняла избавительницу свою.

– А ну, отвернитесь! – крикнула мужикам, прильнула к девушке и заплакала.

Хоть и атаманша, хоть и колдунья, а все баба.

– От кого спасалась? – спрашивает.

– От Шишки, Маланья.

Покачала головой разбойница.

– Маланья померла. Нет Маланьи. Зови меня Варварой. Слыхала про такую?

– Как не слыхать! Спаси нас от Шишки, атаманша. Житья нет. Боярин наедет – правеж, разбойник – грабеж. Защити, Маланья!

– Нету, говорю, Маланьи. Маланья на костре сгорела. И скажу тебе честно: ехала в Можары долги раздать. Угольками можарцам я задолжала.