бросать приказы с седла своего коня, которым все повинуются беспрекословно, еще бы, ведь на войне люди повинуются… во всяком случае, в самые первые ее дни; переложить все финансовые и государственные докуки на плечи Никола Брака, Лорриса, Бюси и прочих; жить среди мужчин, а не в окружении дам; двигаться, без конца двигаться; есть в седле, жадно заглатывая огромные куски, или же встать биваком на обочине дороги, в тени развесистой яблони, уже усыпанной мелкими зелеными яблочками; получать донесения лазутчиков; изрекать великие истины, которые потом будут передаваться из уст в уста: «Если у врага жажда, пусть пьет собственную кровь…» Класть руку на плечо какого-нибудь вспыхнувшего от радости рыцаря: «Да ты неутомим, Бусико… твой верный меч залежался в ножнах, благородный Куси!..»

Впрочем, одержал ли он хоть одну победу? Ни одной, ни разу. Когда ему исполнилось двадцать два года, его отец, Филипп Валуа, назначил его главой воинства в Геннегау… титул странноватый – глава воинства!.. И там его здорово разбили англичане. В двадцать пять лет, с еще более пышным титулом – казалось, он сам их изобретает – владыки побед… он недешево обошелся жителям Лангедока: в течение четырех месяцев держал в осаде Эгийон, город при слиянии Ло и Гаронны, а победы так и не добился. Но послушать его, все баталии, как бы печально они ни кончались, были истинными чудесами доблести. Еще ни один человек на свете не извлекал из опыта непрерывных поражений такой уверенности в своих воинских талантах.

На сей раз он сознательно старался продлить все радости походной жизни.

Пока он ездил в Сен-Дени за орифламмой и потихонечку-полегонечку добирался до Шартра, герцог Ланкастер тем временем, обойдя Кан с юга, переправился на другой берег Дива и расположился на ночь биваком в Лизье. Память о набеге рыцарей Эдуарда III и особенно разграбление Кана, несмотря на десятилетнюю давность, еще не изгладились в памяти людской. Сотни горожан были убиты прямо на улице; похищено сорок тысяч штук сукна; все драгоценности увезены за Ла-Манш; и только каким-то чудом удалось в последнюю минуту предотвратить пожар… нет-нет, жители Нормандии ничего не забыли, поэтому они спешили поскорее пропустить английских лучников через город. Тем паче что Филипп д’Эврё-Наваррский и мессир Годфруа д’Аркур широко оповестили всех, что вот эти англичане, мол, наши друзья. Масла, молока и сыра было в изобилии, сидр сам лился в глотку; на тучных пастбищах раздобрели кони. Честно говоря, прокормить тысячу англичан в течение всего одного вечера менее накладно, чем платить своему королю круглый год пошлину на соль, подымную подать и налог по восемь денье с каждого ливра торгового оборота.

В Шартре Иоанн II имел случай убедиться, что войско вопреки всем его ожиданиям собралось не полностью и не полностью готово к походу. Он-то считал, что у него под началом будет сорок тысяч человек. С трудом насчитали одну треть. Но разве этого не достаточно? Разве этого даже не слишком много, принимая во внимание малочисленность неприятеля? «Ба, кто не явился, тому платить не стану, еще выгода получится. Но я требую, чтобы неявившимся сделали письменное внушение».

Пока Иоанн II восседал в своем расшитом лилиями королевском шатре и диктовал непокорным укоризненные послания: «Ежели король желание изъявил, то долг рыцаря…» – герцог Ланкастер дошел уже до Понт-Одмера, ленного владения короля Наварры. Он освободил замок, который безуспешно вот уже несколько недель осаждали французы, и укрепил наваррский гарнизон, оставив ему провианта на целый год; потом, повернув на юг, отправился грабить аббатство Бек-Эллуэн.

Пока коннетабль, герцог Афинский, старался установить хоть какой-то порядок в войске, собравшемся в Шартре… ибо те, что явились сюда, целых три недели болтались без дела и уже начинали терять терпение… а главное, пока коннетабль старался уладить раздоры между двумя маршалами – д’Одрегемом и Жаном де Клермоном, ненавидящими друг друга всей душой, герцог Ланкастер подступил уже к стенам Конша и выбил оттуда людей, занявших замок именем короля Франции. А потом поджег замок. Так ушла с клубами дыма былая память о Робере Артуа и еще совсем недавняя – о Карле Злом. Нет, замок этот никому еще счастья не приносил… И Ланкастер двинулся на Бретей. За исключением Эврё, все угодья, которые король Иоанн пожелал отхватить из ленных владений своего зятя, были одно за другим отобраны обратно англичанами.

«Мы раздавим этих воров в Бретее», – гордо заявил Иоанн II, когда наконец его войско тронулось с места. От Шартра до Бретея семнадцать лье. Король пожелал покрыть это расстояние за один переход. Уже к полудню многие начали отставать. Когда измученные вконец люди добрались до Бретея, Ланкастера там уже не оказалось. Он пошел приступом на крепость, выбил французский гарнизон и заменил его крепким отрядом под командованием вояки наваррца Санчо Лопеса, которому тоже оставил провианта на целый год.

Король Иоанн имел великий талант быстро находить себе утешение. «Мы перережем их всех в Вернее! – вскричал он. – Ведь верно, дети мои?» Дофин признавался мне потом, что он не посмел сказать вслух, что, по его мнению, просто глупо гнаться пятнадцати тысячам за одной тысячей. Ему не хотелось показаться перед людьми маловером в отличие от младших своих братьев, которые слепо во всем подражали отцу и горели желанием броситься в бой, даже самый юный из них – Филипп, хотя ему не исполнилось еще и четырнадцати.

Верней лежит на берегу Авра, это ворота в Нормандию. Англичане промчались через город накануне, подобно опустошительному урагану. А французы в глазах жителей Вернея нахлынули, подобно широко разлившейся в половодье реке.

Герцог Ланкастер, отлично понимая, что вся эта река может с минуты на минуту хлынуть на него, поостерегся идти на Париж. Увозя с собой богатую добычу, захваченную в походе, и уводя с собой множество пленников, он благоразумно подался на запад. «На Лэгль, на Лэгль, они пошли на Лэгль», – объясняли вилланы. Услышав эти слова, король Иоанн почувствовал себя отмеченным перстом Божьим. Надеюсь, вы поняли почему?.. Да нет, Аршамбо, вовсе не из-за орла…[42] А из-за «Свиньи Тонкопряхи»… Вспомните-ка убийство Карла Испанского… Там, где было совершено преступление, именно там свершится и отмщение. Своим людям король дал поспать только четыре часа. В Лэгле он нагонит англичан и наваррцев, и наконец-то пробьет час его торжества.

Итак, 9 июля, сделав краткую остановку у порога «Свиньи Тонкопряхи», только чтобы преклонить железный наколенник – странное все-таки зрелище для войска: король молится и льет слезы перед дверью какой-то харчевни!.. – он наконец-то заметил копья Ланкастера в двух лье от Лэгля на опушке леса Тюбеф… Мне рассказали обо