— Видите ли, я и сам задаюсь этим вопросом, — ответил Потрошков, складывая перед грудью руки молитвенным жестом. — По некоторым сведениям, глаз был облит желатином, поставлен в холодильник, и из него был приготовлен холодец. Как говорится в писании: «Аще око соблазняет тебя, вырви и око с корнем. Ибо лучше одним оком смотреть в небо, чем двумя в ад». Думаю, он поступил, как настоящий католик.

— Боже мой, — прошептал Стрижайло.

Потрошков, мягко волнуя сутану, покинул кабинет. Через минуту появился в камере узника, что засвидетельствовал цветной экран телевизора, на котором возникло католическое облачение Потрошкова и испуганно-озлобленное, дерзко-надменное лицо Маковского.

— Сын мой, — произнес Потрошков, повторяя руками молитвенный жест, присаживаясь к краю стола, — После последнего нашего свидания у тебя было достаточно времени подумать о душе. Признайся во всем, и станет легче. Освободи душу от тягостных умолчаний, и свет истины наполнит твое сердце.

— Проклятый инквизитор! — воскликнул Маковский, сверкая на ненавистного гостя единственным глазом. — Ты мучаешь меня, добиваясь не истины, а моих счетов в швейцарском банке. Я жив, покуда храню секреты. Как только ты станешь обладателем счетов, ты отправишь меня на костер, как отправил Джордано Бруно. Ты вырвал мой глаз, но и оставшимся я вижу всю твою низость. Презираю тебя. На твоей совести гибель тысяч гугенотов, толедских евреев, Жанны Д’Арк, Яна Гуса и других, лучших людей своего времени, которых вы называли еретиками.

— Сын мой, не упорствуй. Обратись душой к святому престолу, на котором восседает архипастырь, понтифик Иоанн Павел Второй, лишенный рассудка, который выбила из него пуля турецкого террориста. Он спрашивал меня о тебе, шлет свое благословение, готов передать тебе индульгенцию всего за четыре миллиарда долларов, которые ты хранишь в сейфах швейцарского банка. Не заставляй меня звать экзекуторов и силой вынуждать купить священную индульгенцию. Ты опоил колдовским зельем из спелого мака наивных аборигенов Севера, насаждал среди них ислам, иудаизм и еретическое православие. Ты растлил и лишил девственности юную дикарку Соню Ки. Устраивал бесовские игрища в вертепе, богохульно именуемом «Городом счастья». Прибегал к волхованию, магии, шаманским камланием и гаданию на сырой нефти. Покайся в грехах и прими индульгенцию, сын мой. Иначе придут экзекуторы.

— Ты посадил меня в темницу, думая сломить мой дух. Но я, как Нельсон Мандела, выйду отсюда Президентом России. Народ разберет по кирпичикам стены твоей тюрьмы и вынесет меня на руках. И тогда ты пожалеешь о каждом слове, которое сейчас произнес. У тебе не останется клеточки, куда бы я ни вонзил раскаленную иглу, — мстительно воскликнул Маковский.

— Мне больно слушать тебя, сын мой, — смиренно произнес Потрошков, поднимаясь. — Я оставлю тебя на время. Пусть разум вернется в твою помраченную, безглазую голову, — Потрошков покинул камеру. Через минуту появился в кабинете у Стрижайло: — Вот сукин сын, тяжело расстается с деньгами, — плюхнулся на диван, снимая шляпу.

Стрижайло мучаясь, смотрел на телеэкран, понимая, что играемый Потрошковым спектакль был продолжением мюзикла, проставленного им, Стрижайло. Его изысканную режиссуру подхватил другой, жестокий маэстро, перенеся действие из позолоченного помпезного зала в камеру «Матросской тишины», которая была филиалом прославленного театра. Увидел, как в камере растворилась дверь, и ввалилась толпа мужиков. Бритые, узколобые, в майках или голые по пояс, с мощными бицепсами, с татуировкой на груди и плечах, они обступили Маковского. Сплевывали ему под ноги, ухмылялись, обнажая золотые фиксы:

— Что, сука, девочек портишь? Сирот на иглу сажаешь? Мы этого шибко не любим. По воровским законам быть тебе «петухом»…

Маковский пятился, отталкивал их руками, но они навалились на него, сорвали одежду, обнажили белое, сдобное, холеное тело, на котором, как на женщине, не было ни одного волоска.

— А ну, падла, кричи петухом!..

Мощный удар в живот заставил Маковского согнуться. Мускулистые лапища скрутили ему руки. Чей-то зловонный потный зад прижал к кровати его голову. В жутком начавшемся действе один уголовник сменял другого. Спускал брюки, хватал Маковского за толстые бедра, толкал тощими жилистыми ляжками. Хрипел, бился в судороге, вяло отпадая, уступая место другому неутоленному мужику. Маковский стенал, бился, силился освободиться от жестоких обхватов. Но его угощали тумаками, и крики, которые он издавал, напоминали рев овцы, лай собаки, клекот взлетевшего на забор петуха. Мужики насладились. Сплевывая на истерзанное голое тело, подтягивали портки, выходили один за другим, напоминая бригаду лесорубов, хорошо потрудившихся на делянке.

Стрижайло был потрясен. В мюзикле дописывались ужасные сцены. Первоначальный восхитительный замысел с привлечением лучших талантов мира повлек за собой инфернальное продолжение, которое таилось в недрах спектакля, в недрах его растленной, проданной дьяволу душе.

— Полагаю, теперь из него можно сделать не только холодец, но и бульонные кубики «Кнорр», — произнес Потрошков. Согнал с лица насмешливую мину, сменив ее на скорбное выражение, приличествующее падре. С этим выражением появился в камере несчастного, который сидел на кровати, сжав дрожащие колени, отирая мерзкие плевки.

— Сын мой, страдания, которые посылает Господь, служат нам к исправлению. Прости этих грубых, недалеких людей, ибо не ведают, что творят. Ты же прими индульгенцию из рук понтифика, который после попадания в его голову пули турецкого террориста, заговорил на всех языках, какие обрело человечество после сокрушения Вавилонского столпа. Сей библейский сюжет указывает на могущество Бога, карающего нас за гордыню. Вот индульгенция, — Потрошков вынул из-под сутаны грамоту с латинским текстом и папской митрой, подложил голому, всхлипывающему Маковскому, — Распишись в получении с указанием счетов в банках Швейцарии, Нью-Йорка и Кипра.

Маковский, с трудом перенеся больной зад с кровати на стул, расписался в положенной перед ним бумаге, занеся в нее аккуратный столбец банковских реквизитов.

— Ну, теперь ты доволен? Оставишь меня в покое? — рыдающим голосом обратился он к падре.

— Ты искупил лишь первую часть грехов. Осталась другая. С помощью чернокнижников, прибегая к магии мексиканских колдунов, принося кровавые жертвы Астарте и Гекате, ты обманул наивного сына тундры, верховного шамана. Просветленный старец уже приближался к истинам католической веры и был готов передать несметные запасы «черного молока», что таятся под водами священного озера Серульпо, наместнику Бога на земле, чья скромная, но благословенная фирма «Зюганнефтегаз» является оплотом католицизма в Заполярье. Опоив шамана маковым настоем, обманно называя зелье «святой водой», ты выманил у него «дарственную» не нефть озера Серульпо, подсунул ему подложный пергамент, где подделаны все отпечатки пальцев, копыт и плавников, завладел не принадлежащим тебе богатством. Настало время его вернуть. Откажись от месторождений в пользу «Зюганнефтегаза». Подпиши документ, — с этими словами Потрошков извлек из-под сутаны бумагу, положил перед Маковским.