На меня смотрела женщина не первой молодости. Я признался, что не узнаю. И тогда дама назвала себя. Это была Соня. В короткой беседе она подтвердила, что первый ее муж осужден, что она вышла замуж вторично. На этом наш разговор окончился. А месяца два спустя тетушка сообщила мне, что приходила Соня, очень расстроенная. Она хотела повидать меня и обещала зайти в воскресенье.

Она действительно пришла. Взволнованно она объяснила мне, что сложившиеся дома обстоятельства вынуждают ее заложить свои ценности, перешедшие ей по наследству от бабушки. Соня рассчитывала на мою помощь. Она, якобы, ни к кому другому не обращалась. Я поинтересовался, какая сумма денег ей необходима. Она назвала большую сумму. Я согласился. У меня были и есть люди, которые могут ссудить такую сумму под известный процент. Соня оставила мне ценности и даже не попросила расписки. Тут были браслет с пятью бриллиантовыми камушками, по карату белой воды в каждом, бриллиантовый кулон в платиновой оправе, серьги и три золотых кольца.

Деньги я дал Соне на месяц. Она их вернула своевременно, взяла ценности, а через неделю появилась вновь. Теперь ей понадобилось значительно больше. Я помог ей вторично. Получилось так, что деньги я должен был принести ей сам на квартиру. Я принес и там познакомился с ее мужем, Марком Аркадьевичем Мейеровичем. И как бы вы думали, кем он оказался?

Заволоко пожал плечами.

— Он оказался, — сказал важно и медленно Раджими, — коммерческим директором того самого завода.

— Который нам нужен? — перебил Заволоко.

— Совершенно верно, — подтвердил Раджими.

Заволоко энергично поднялся с качалки и оттолкнул ее ногой.

— Так это же на редкость удачно, — сказал он.

— Я тоже так думаю, — умильно улыбнувшись, согласился Раджими, — а поэтому и сообщил туда, что цель может быть достигнута.

Заволоко заходил по комнате.

— Ну, и что за тип этот... как вы его назвали, — Заволоко пощелкал нетерпеливо пальцами.

— Мейерович, — подсказал Раджими.

— Ну да... Что он собой представляет?

Раджими с ответами никогда не торопился, а тем более сейчас, когда надо было набить себе цену. Он степенно и спокойно доложил, что сблизился с семьей Мейеровичей, много раз бывал у них в доме. В прошлом Мейерович был агентом зингеровской фирмы и побывал за границей в разных странах. С установлением советской власти начал работать в хозяйственных организациях и постепенно продвинулся на должность коммерческого директора машиностроительного завода.

— А его взгляды? — поинтересовался Казимир Станиславович.

Тонкая ироническая улыбка тронула губы Раджими.

— Он беспартийный. Никогда ни в какой партии не состоял. Делец. Тратит массу денег на женщин и, конечно, не из своего жалования...

— Возраст? — спросил Заволоко.

— Точно не скажу, но, во всяком случае, моложе меня и немного старше вас.

— На какой срок вы ссудили деньги?

— На два месяца.

— Когда срок истекает?

— Уже истек. Два дня, как истек.

— А вы уверены, что деньги нужны именно ему, а не жене?

Раджими приложил руку к сердцу и склонил голову.

— Твердо уверен, — сказал он, — а на-днях и вы убедитесь.

— Когда эта Соня обещает принести деньги?

— За деньгами я должен сходить сам, — пояснил Раджими. — Я не хочу, чтобы она приходила сюда.

— Так. Я не вижу необходимости затягивать дело, — произнес Казимир Станиславович. — Вы с ним говорили о документах?

Раджими отрицательно замотал головой.

— Я ожидал вашего приезда. Надо было посоветоваться.

Заволоко хмыкнул что-то себе под нос, встал против сидящего Раджими и смотрел на него некоторое время сверху вниз.

Да, с возрастом Раджими стал не в меру осторожен. Отчасти это правильно и ругать его не следует. Спешка в серьезных делах недопустима. Но...

— Если вы уверены, что денег у них нет, — медленно, с расстановкой проговорил Казимир Станиславович, — не откладывайте разговор и берите за горло. Церемониться нечего.

— Я и не думаю, — возразил мягко, с улыбкой Раджими, — но хочу предварительно узнать, зачем им нужны деньги.

— Умная мысль, дельная мысль, — одобрил Заволоко. — Попытайтесь узнать, а теперь продумайте, как мне повидаться с Ожогиным.

— Когда бы вы хотели?

— Завтра.

Раджими задумался на несколько минут, пригладил рукой свою коротенькую бородку, поморщил лоб. Он считал, что первую встречу можно провести и вне дома.

— Вы намерены долго с ним беседовать? — спросил он Заволоко.

— Нет, — ответил Казимир Станиславович. — Пять, максимум десять минут.

— Отлично. Тогда устроим так. Вы помните здание телеграфа? Я вам показывал.

— Помню.

Заволоко уже неплохо ориентировался в городе.

— Без пяти восемь вы подойдете к телеграфу. Уже стемнеет. Увидите машину Абдукарима. Садитесь в нее. Ровно в восемь в машину сядет Ожогин и поезжайте, куда надо.

— А Абдукарим? — поднял брови Заволоко.

— Абдукарим в это время будет со мной в чайхане. Я его займу минут на пятнадцать-двадцать.

— Можно и так, — согласился Казимир Станиславович. — Не забудьте только повесить на машину номер, известный Ожогину.

На другой день Никита Родионович получил телеграмму за подписью «Рами». Телеграмма гласила:

«У меня сегодня день рождения. Буду рад вас видеть в половине восьмого».

Точно в срок Ожогин явился на квартиру Раджими. Раджими вынул толстые карманные часы «Мозер» и, глядя на циферблат, произнес мягко, но в то же время требовательно:

— Ровно в восемь, ни позднее, ни раньше, подойдите к телеграфу и садитесь в машину Абдукарима. В вашем распоряжении двадцать восемь минут. Хватит?

— Вполне.

Никита Родионович посмотрел на свои часы и быстро зашагал.

Сумрак окутывал город, сгущался, на небе зажглись первые крупные звезды. Когда Ожогин достиг телеграфа, уже совсем стемнело. На большом циферблате висячих часов стрелки показывали без трех восемь.

Знакомая машина стояла на месте, и Никита Родионович подошел к ней сзади. Он открыл дверцу и сел рядом с шофером. Но лишь спустя минуту, когда пересекли мост через канал, Ожогин вгляделся в шофера и понял, что за рулем сидит не Абдукарим. Это удивило и взволновало Никиту Родионовича. Он еще раз посмотрел на шофера и невольно вздрогнул. Рядом с ним сидел плотный мужчина без головного убора, в темных очках. И что-то до того знакомое показалось в его фигуре, посадке головы, плечах, что у Никиты Родионовича сразу пересохло в горле.