У меня закружилась голова.

— Это значит, что, до тех пор пока я не представлю доказательств фальсификации, «Долина» будет арестована? — спросила я удрученно.

— Об этом мы тоже думали, — сказал месье Демаре. — Это осложняет положение, но не все безнадежно. Что будут делать французские власти с незаконченным фильмом, который вам самой завершить не удалось? Я попытаюсь купить его через третье лицо, — добавил он. — Но ничего не получится, если вам не удастся разоблачить фальшивку.

После отъезда супругов Демаре я чувствовала себя ужасно. Моя мечта о завершении «Долины», казавшаяся такой осуществимой, снова отодвигалась далеко. К тому же меня угнетали новые конфликты с бывшим мужем. Он неоднократно пытался уговорить меня отважиться еще раз заключить брачный союз. Вопреки разуму и болезненному опыту нескольких лет, я согласилась. И мама, симпатизировавшая бывшему зятю, одобрила меня. Петер был так переполнен истинным раскаянием, что после долгих колебаний я уступила. Мы решили: если за полгода Петер не докажет, что может быть верным, окончательный разрыв неизбежен. Я надеялась все-таки, что наша новая попытка приведет к счастливому браку.

В первое время все шло хорошо. Петер старался вести себя предупредительно, часто навещал нас, помогал как мог. В материальном плане его возможности были ограниченны: торгуя вином, он получал довольно низкую зарплату, которую отдавал нам всю до последней марки. Он взял на себя ведение моей корреспонденции. Я почти поверила в новое запоздалое счастье. Но осуществить свои благие намерения Петер не сумел и разрушил наш союз довольно жестоко. Он вдруг исчез, не оставив никакого адреса, и только случайно я узнала, что в Гамбурге он сожительствует с молодой женщиной, пообещав на ней жениться. Когда она написала мне об этом, все было кончено. И тем самым разрушилось больше, чем только моя любовь и мой брак.

По возвращении из Гамбурга Петер попытался заставить меня его выслушать. Я же больше видеть его не хотела. Каждый раз, приезжая в Кёнигсфельд, он мучил мою маму, уговаривая выдать мое убежище, но та каждый раз уходила от ответа. Чтобы избежать встречи, которую я бы не выдержала, пришлось на долгое время уехать из Кёнигсфельда.

В Филлингене я получила разрешение на въезд в американскую зону. Перед тем как отправиться в дорогу, написала письмо матери. Оно лучше всего передаст мое тогдашнее состояние.

Грузовик, направлявшийся из Филлингена в Мюнхен, захватил меня с собой. За два года это была моя первая поездка за пределы французской оккупационной зоны.

Когда мы остановились на отдых в гостинице в американской зоне в Аугсбурге,[376] я не поверила своим глазам. Люди, которых я здесь увидела, выглядели довольными и пели немецкие песни вместе с американскими солдатами. Мне казалось, что я свалилась с другой планеты. Ничто не напоминало ту зловещую атмосферу, которая царила во французской зоне. Там я за все прошедшие два года не видела улыбающихся лиц. Немцы выглядели печальными и безучастными, французы — строгими и часто высокомерными.

В Золлне, пригороде Мюнхена, я остановилась в доме моей симпатичной свекрови. Мама Якоб, так я ее называла, выглядела нежным, почти хрупким созданием, однако обладала сильной волей. Никто не мог с ней совладать. При всей своей внешней слабости, она поступала только так, как считала правильным, часто огорчая проживавшую вместе с ней дочь. Обе меня баловали, хотя им стало известно о распаде нашего брака с очень любимым ими Малышом, как они называли Петера. Их дом пострадал от бомб, но уже был отремонтирован. Здесь жили люди, как будто не пережившие никакой войны. Лишь руины повсюду в городе напоминали о ночных бомбежках.

Меня снабдили небольшим количеством денег и кое-какими продуктами, и я отправилась на поезде в Розенгейм.[377] Там у одного крестьянина незадолго до конца войны мы оставили вещи из моего берлинского дома и из дома моей матери, в основном ковры, книги и некоторые ценные картины, которыми мама особенно дорожила. Крестьянина я разыскала, однако вещей не оказалось. После окончания войны бургомистр «дал добро» уголовникам, освобожденным из заключения на то, чтобы все разграбить за три дня.

На постоялом дворе я подкрепилась супом с клецками и немного пришла в себя. В то время когда я сидела за круглым столиком в углу, наблюдая за посетителями, ко мне подошел упитанный баварец и попросил позволения присесть за мой столик.

— Герман Грампельсбергер, — представился он, — владелец этой гостиницы. А вы, вы не Лени Рифеншталь?

— Вы меня узнали? — немного ошеломленно спросила я.

— Конечно. Я знаю и ваши фильмы… Но, — продолжил он после небольшой паузы, бесцеремонно разглядывая меня, — вы выглядите довольно-таки плачевно и похудели.

После долгого разговора мужчина сказал приветливо:

— Для начала вас нужно снова откормить. Я приглашаю вас в мою альпийскую хижину, там вы можете оставаться, сколько хотите.

— А где это? — спросила я обескураженно.

— Наверху, на Вендельштейне.

Вскоре стало известно, что я остановилась на Вендельштейне. Насколько я была рада раздавать автографы и беседовать с людьми, настолько же опасалась, что Петер найдет меня даже здесь. А пока я наслаждалась великолепным весенним солнцем и фирновым снегом на северных склонах. Мне одолжили лыжи и ботинки, я решила вновь после многолетней паузы попробовать сделать «первые шаги»… Здесь-то и состоялось мое знакомство с кинооператором Паулем Группом. Он уговорил меня пожить некоторое время в его альпийской хижине «Целлер Альм», находившейся неподалеку. И это предложение я приняла с благодарностью.