Следует также остановиться на заключительной части письма Макулано кардиналу-непоту от 28 апреля 1633 года:

Я думаю допросить его [Галилея] сегодня, чтобы получить от него вышеозначенное признание, после чего, как я надеюсь, мне останется только выяснить его намерения и позволить ему представить защитительную речь (dargli le diffese). После этого можно будет поместить его под домашний арест, согласно указанию Вашего Высокопреосвященства.

В оригинале последняя фраза такова: «e ciò fatto, si potrà habilitare alla casa per carcere, come accennò V. E. [Vostra Eminenza]», то есть его дом станет местом его заключения (его тюрьмой). Но что имелось в виду под словами «alla casa»? О каком доме идет речь? Казалось бы, вопрос второстепенный, а ответ на него не должен вызывать никаких затруднений: речь идет о резиденции тосканского посла. Это следует не только из того факта, что, прибыв в Рим, Галилей именно там и поселился (пока его не перевели в прокурорскую квартиру в здании инквизиции на время процесса), но также из следующего документа, датированного 30 апреля:

…Фра Винченцо Макулано да Фиренцуола <…> поговорив с Его Святейшеством, приказал ему [Галилею] проживать во дворце Посла Его Высочества Великого Герцога Тосканы с предписанием рассматривать этот дворец в качестве своей тюрьмы[1224].

Иными словами, вместо того чтобы оставить обвиняемого в стенах Священной канцелярии, ему, как говорят англичане, позволили устроить «встречу с ковровыми дорожками (a red carpet treatment)» в тосканском посольстве. Однако…

Фраза Макулано в его письме Барберини начинается со слов «e ciò fatto», то есть «после этого» (или, другие варианты перевода: «после того, как это будет сделано», «сделав это» и т.д.). А что в данном случае означает местоимение «это (ciò)»? И еще один вопрос: не означали ли цитированные слова Макулано о возможности поместить Галилея под домашний арест (после того, как все необходимые юридические процедуры будут закончены), что комиссар инквизиции и Ф. Барберини надеялись, что все ограничится домашним арестом без вынесения формального приговора и отречения?[1225]

Из письма Макулано ясно, что отправить Галилея «alla casa» собирались лишь после того, как он будет допрошен относительно намерений и ему будет разрешено составить защитительную речь. Но когда Галилея 30 апреля 1633 года отправили во дворец тосканского посла, ему не было еще сообщено, к какому сроку он должен эту речь подготовить (это было сделано только 10 мая[1226]), и допрос о намерениях также состоялся позднее (приказ о нем Урбан отдал 16 июня, а сам допрос датируется 21 июня)[1227]. Поэтому более обоснованной представляется версия Спеллера[1228]: 28 апреля Макулано и кардинал Барберини предполагали, что Галилей после допроса о намерениях (который комиссар планировал провести тогда же, 28 апреля) и составления защитительной речи (на что могло потребоваться день-два) отправится в свой дом, то есть либо на Costa San Giorgio во Флоренции, либо на виллу Il Gioiello в Арчетри (близ Флоренции), где будет тихо сидеть под домашним арестом в ожидании приговора. То есть и комиссар Священной канцелярии, и кардинал-непот полагали, что если Галилей сделает все, как было оговорено в ходе «внесудебного общения», то его приговорят к домашнему аресту как слегка подозреваемого в ереси. А на каком основании они считали, что такое вообще возможно?

Согласно гипотезе Спеллера, находясь в период с 18 апреля по 3 мая в Кастель-Гандольфо[1229], «главы двух противостоящих “группировок (factions)” – Урбан VIII и Франческо Барберини – пришли к компромиссу: папа отказался от осуждения Галилея за “формальную ересь”, а Франческо Барберини <…> согласился на приговор по “подозрении в ереси”, подразумевающий “легкое подозрение”»[1230]. Это предположение («early-deal-assumption») при всех его недостатках (главный из которых состоит в том, что оно недоказуемо какими-либо свидетельствами и документами) тем не менее обладает «значительной объяснительной силой (a considerable amount of explanatory power)»[1231]. В частности, оно проливает свет на две фразы Макулано из его письма Барберини: 1) «когда я упомянул об основании, на котором я сделал это предложение (о внесудебном общении с подсудимым. – И.Д.), полномочия были мне даны» и 2) «я надеюсь, его святейшество и Ваше Высокопреосвященство будут удовлетворены тем, что таким образом дело придет к тому состоянию, когда его можно будет завершить без трудностей».

Кроме того, гипотеза Спеллера позволяет объяснить, почему Святейший, который 9 апреля заявил Никколини, что Галилей коснулся тех предметов, которые он (папа) считает «серьезнейшими и имеющими великие последствия для религии (entrato in questa materia, la quale da lei è stimata gravissima tuttavia e di consequenza grande per la religione)»[1232], спустя три недели заметно помягчел к ученому и согласился (30 апреля или несколько ранее) на его возвращение в тосканское посольство (позволить Галилею уехать во Флоренцию Святейший не пожелал, видимо, считая, что ученый должен дожидаться решения суда в Риме, а возможно, папа и не думал выполнять условия своего соглашения с племянником, полагая нецелесообразным идти на уступки, которые представлялись ему чрезмерными).

Далее, 1 мая Никколини сообщает, что Макулано намеревается «приложить все силы к тому, чтобы это дело (процесс над Галилеем. – И.Д.) было бы прекращено и на него наложено молчание (s’imponga silentio)»[1233]. Однако исполнить последнее желание можно было, только признав Галилея легко подозреваемым в ереси, что, как уже было сказано, влекло за собой тайное отречение, а в данной ситуации в качестве разумной меры предусматривало бы также скорейшее удаление его из Рима, лучше всего на виллу в Арчетри под домашний арест. Слухи бы все равно ходили, но недолго.