Он уперся подошвой в пристроенный на краю стены камень и толкнул. Глыба со скрежетом сорвалась, с резким треском раскололась и ударилась о россыпь камней. Легионеры тревожно закричали. Заскрежетала сталь. Валин возвысил голос, перекрыв шум:

– Ваши друзья погибли. – Он указал на юг. – Они держали фронт, чтобы вы успели сюда добраться.

На миг все притихли.

– Вы, конечно, тоже покойники. – Валин чувствовал на себе их взгляды. – Вы ходите и говорите как живые солдаты, но вы все – трупы. Такие же мертвецы, как те, кого оставили вчера, а если вы здесь и на ногах, а не втоптаны в грязь, так только потому, что вас позвал сюда Блоха. Эта стена – просто еще одно место смерти.

– Ты кто такой, во имя Хала? – настороженно буркнул Белтон.

– Тоже покойник. И скажу вам как мертвец мертвецу: мертвым редко приходится решать, но один выбор у них есть. Можно погибнуть, спасая свою империю, республику, или как там эта хрень теперь зовется, а можно – даром, по-дурацки сцепившись на пустом месте со своими, которые хотят того же, что и вы. Кажется, все равно – покойник есть покойник, – но выбор у вас есть. Вероятно, последний, так что решайте.

Все долго молчали. Потом прозвучал смех Блохи – тихий и сухой, немногим громче ветра.

– Знаешь, – сказал он, – традиция требует перед боем чуть более вдохновляющих речей. Поменьше о смерти, побольше про гордость и стойкость.

– Попробовать заново? – фыркнул Валин.

– Нет уж… Продолбал так продолбал.

Валин услышал, как командир крыла поворачивается к легионерам:

– Так вот. Хотите подраться с хорошими ургулами сразу или с плохими ургулами попозже?

Ветер точил камни. Люди переминались, прокашливались.

– Я потому спрашиваю, – уточнил Блоха, – что тут дел полно. Если придется вас убивать, давайте сразу, чтобы мне успеть достроить частокол.

– Ладно, – брюзгливо обронил наконец Белтон. – Будем драться вместе с вами. Хоть присмотрим за вашими ручными дикарями. Чтоб не сорвались с цепи.

Сигрид добралась до крепости незадолго до темноты. Она побывала в сражении, а потом целый день бежала и все равно благоухала тонкими духами – на сей раз лавандой, розовой водой и еще каким-то незнакомым Валину ароматом. Легионеры, завидев ее, побросали работу в ожидании вестей об оставшихся позади товарищах. Сигрид прошла мимо них, не глядя, поднялась на пригорок, где изучали местность и закладывали заряды Блоха с Ньютом. Ветер не помешал Валину расслышать их разговор.

– Сколько у нас времени? – спросил Блоха.

Сигрид выкашляла несколько скомканных слов.

– Я ожидал худшего, – ответил Блоха. – Думал, будут здесь к ночи. Хорошо. Еще кто-нибудь выбрался?

Валин, и не видя, угадал, что Сигрид качает головой.

– От судьбы не убежишь, – глубокомысленно протянул Ньют.

– Будем надеяться, это касается и Балендина.

Афорист помолчал.

– Заряда здесь хватит, чтобы убить полдесятка быков, но все зависит от того, как он встанет. Если посреди холма, он наш. Если нет – может, и мимо.

– Это я беру на себя, – сказал Блоха. – Сколько будут гореть фитили?

– Часа три, – ответил Афорист. – Запалим, когда услышим стук копыт. Гореть будут под землей. Он не увидит. И не учует.

– Три часа, – угрюмо заметил Блоха. – Значит, нам надо будет три часа продержаться на стене. Сколько у тебя осталось, Сиг?

Ответ лича перевел Ньют:

– К нужному сроку ее будет переполнять сила, но она двое суток провела без сна и на ногах. Сейчас она может почерпнуть из колодца самую малость – возьмет больше, захлебнется.

– Хорошо, – заключил Блоха. – Ступай за стену, выспись. Ньют, давай разложим в поле несколько пугалок. Может, их лошади взбесятся.

Валин так увлекся их беседой, что подошедшего по гребню стены услышал только в десятке шагов от себя. Оборачиваясь, он ожидал учуять Хуутсуу, хотя походка была не та и запах тоже – голые нервы вместо твердой решимости ургулки. И не едкое тепло лошадиного пота и мехов, а смазка для стали и усталость.

– Прошу прощения, если помешал, сударь. – Говорил аннурец, легионер. – Меня поставили на этот участок стены.

– Он в твоем распоряжении, – развел руками Валин.

Разговаривать охоты не было, но и уходить не хотелось. Назначили бедолагу сторожить стену – ну и пусть себе сторожит. Они долго простояли неподвижно в двух шагах друг от друга. Валин ловил слухом грохот копыт с севера, но слышал только удары топоров и брань работающих солдат, шум реки с запада и временами – вскрики ветра.

– Думаете, они правда погибли? – подал голос солдат. – Те, кто остался на севере?

Он спрашивал медленно, как бы нехотя, будто не желал слышать ответа. Валин раздраженно хмыкнул:

– Да.

– Все?

Валин указал за стену, в сторону Сигрид:

– Она здесь, стало быть, там ее нет, стало быть, ваших больше не прикрывает лич. Балендина ты видел, и как дерутся ургулы – тоже. Так ты мне скажи: по-твоему, они живы?

– Всегда есть шанс. Надежда.

– Не на то надеешься. Тебе надо надеяться, что они мертвы, потому что если нет, значит их захватил Балендин, а что он делает с пленными, тебе известно.

Жестокие слова, может быть, слишком жестокие, но, прячась от правды, ничего не выиграешь. По голосу, парень был молод, да ведь в этой говенной войне половина были молоды. Этот легионер бился с ургулами. Пусть знает правду. Он выдержит.

Валин хотел уже отвернуться, забыв о собеседнике, и возвратиться к молчаливой вахте, когда дыхание солдата стало жестким и рваным.

– Ублюдки, Кентом драные, – процедил он, в воздухе запахло слезами и потом. – Убью. Резать буду!

Валин закрыл глаза. Горе молодого солдата было гуще утреннего тумана. Ему захотелось отодвинуться, отойти по стене туда, где только камень и ветер, но отойти было некуда. Аннурцы готовились к бою, проверяли оружие и пробовали расставленные Валином камни. Тут везде были люди. Везде горе. Иди век без остановки – от него не уйдешь. За реками, за морями, на другом краю континента найдешь новые города, полные горя, такие же разбитые вдребезги жизни, плачущих мужчин и женщин.

– У тебя друга убили? – спросил Валин.

Собственный голос показался ему шершавым, жестким, как мозоль, на полшага от издевки. Солдат не ответил – его душили слезы. Обычное дело: люди плачут перед боем, в бою, после… Валин может считать себя счастливчиком, если не последует ничего хуже слез. Парень проревется и отойдет. Если повезет, к слезам не добавится рассказ. Нет, не повезло.

– Брата, – заговорил наконец солдат. – С ними остался мой брат.

Одно слово, «брат», словно какой-нибудь кеннинг, сдвинуло темноту перед глазами, и Валин увидел Кадена. Если верить Блохе, тот был еще жив, добрался каким-то чудом до Аннура и даже умудрился выдернуть империю из-под ног у Адер. До Андт-Кила такое известие наполнило бы Валина гордостью и облегчением. Сейчас он, поискав в себе чувства, не нашел ничего – на их месте зияла темная яма без света и без дна, холодная, как камень зимой. Он видел лицо Кадена, мысленно слышал его голос, но за лицом и голосом была пустота.