— Пожалуйста, Спархок, — со слезами на глазахпроговорил их молодой друг. — Пожалуйста, не заставляй меня оставаться.Сэр Бевьер и Телэн здесь в безопасности, а я могу пригодиться вам, когда мыдоберемся до Храма.

Спархок взглянул на Сефрению. Она кивнула.

— Ну, хорошо, — проговорил он. Правда, Спархокхотел еще напомнить Бериту об осторожности, но промолчал, боясь задеть егогордость.

— Дай-ка мне твой боевой топор и щит, Берит, —произнес Бевьер слабым голосом. — Возьми вместо них мои. — И с этимисловами он протянул Бериту свой Локамбер и до блеска начищенный щит.

— Я не покрою их позором, — поклялся Берит,принимая щит и Локамбер.

— Кстати, — сказал Келтэн, — там, подступенями, пустое пространство. Вам стоило бы туда перебраться. Тогда еслисолдатам все же удастся прорваться сюда, вас они не заметят.

Бевьер кивнул, а Улэф поднял тело Кьюрика, чтобы скрыть егопод ступенями.

— Не знаю, что еще и сказать, Бевьер, — проговорилСпархок, взяв руку рыцаря Сириника в свою. — Мы постараемся вернуться, кактолько сможем быстрее.

— Я буду молиться за тебя, Спархок, — сказалБевьер, — и за вас всех.

Спархок кивнул, затем преклонил колени перед Кьюриком инемного подержал его руку в своей.

— Спи спокойно, мой друг, — прошептал он. Затемвстал с колен и, не оглядываясь, пошел вверх по ступеням.

В самом дальнем конце этого широкого прямого пути, чтопролегал и через знакомое им «поле, изрытое кротами», они наткнулись на широкиемраморные ступени. И не было там ни движущихся стен, чтобы скрыть палату, нилабиринта, уводящего прочь от Храма. Лабиринт был не нужен.

— Ждите здесь, — шепнул Спархок своимдрузьям. — И потушите факелы. — Он прокрался вперед, снял шлем и легна холодный мрамор ступеней на самом их верху. — Улэф, — шепнулон. — Подержи меня за лодыжки. Я хочу посмотреть, что там. — Спомощью талесийца Спархок спускался головой вниз по ступеням, совсем не бряцаясвоими доспехами, до тех пор, пока не смог наконец разглядеть открывающуюся уподножия ступеней палату.

Храм Азеша предстал кошмаром, что не приснится и в самомстрашном сне. Он был в форме огромного купола, который был его стенами икрышей. Изогнутые кверху покатые стены были сложены из отполированного черногооникса, так же, как и пол. Здесь, казалось, навеки поселилась глухая темнаяночь. Храм не был освещен факелами, но огромные языки пламени с трескомвырывались из котлов на ножках с перекладинами. От самого пола уходили вверхярус за ярусом черные террасы.

Над самой верхней галерее возвышались через равныепромежутки двадцатифутовые мраморные изваяния, по большей части они изображалине людей. Спархок различил лишь некое подобие стирика, а чуть дальше —эленийца. Он понял, что эти статуи — застывшие образы слуг Азеша, а людизанимают очень маленькое и весьма незначительное место в этой огромной плеяде.Остальные же прислужники обитали далеко и вместе с тем очень близко.

Прямо напротив входа, где притаился Спархок, возвышалсяидол. Стремление человека изобразить на холсте или глине своих Богов извечно,но творения эти никогда не были полностью совершенны. Львиноголовый Бог — телочеловека и голова льва, приставленная к нему для пущего контраста междубожественным и земным. Люди с давних пор полагают, что лицо — зеркало души, атело — лишь необходимое для жизни дополнение. И Бога в изображениях егонаделяют такими чертами, чтобы отразился в них Дух Божий, не пытаясь передаватьвнешнего сходства. Лицо идола, высоко вознесенного в этом, похоже, сотканном изсамой тьмы Храме, казалось, было воплощением греховности всего человечества. Ипохоть, и алчность, и чревоугодие — все отразилось на этом лице; и даже многоетакое, чему не было ни имен, ни названий на человеческом языке. И Азеш, судя поизображению его лица, жаждал — требовал — такого, что находилось за пределамичеловеческого понимания. А во взгляде его было что-то дикое, измученность и неудовлетворенность.Губы его были искривлены, а глаза — жаждущие и безжалостные.

Спархок отвел глаза от этого лица. Смотреть на него слишкомдолго означало смерть.

Туловище идола не было до конца завершено. Казалось,скульптор был так потрясен и заворожен этим лицом и всем, что оно несло ссобой, что был в силах сотворить не более чем набросок остальной части тела.Подобно пауку, раскинул Азеш свои щупальца, в великом множестве отходящие отего огромных плеч. Статуя была слегка наклонена назад, а бедра ее непристойнораздвинуты, но тот предмет, ради которого, казалось, и была придумана вся этапоза, отсутствовал. Вместо него там была совершенно гладкая без морщинповерхность, блестящая и очень похожая на рубец от ожога. И тогда Спархоквспомнил слова Сефрении, которые она бросила грозному Азешу. Во время ихразговора с Ищейкой на северном берегу озера Вэнн она назвала его лишенныммужской силы и евнухом, и теперь рыцарю стало понятно, почему. Хотя раньше онстарался не вдумываться в значение тех слов и ироничных фраз, которыми МладшиеБоги порою норовили уязвить своих старших родственников. Над головой идола сиялбледно-зеленый нимб, и его свечение было в точности таким же, что исходило отлица Ищейки.

Внизу, на блестящем, отделанным ониксом, черном полу в бледномсиянии, исходящем от алтаря, творилось нечто невообразимое. Спархок сотвращением отогнал от себя мысль о том, что вершившаяся там оргия —религиозный ритуал. Обнаженные люди с безумным неистовством прыгали и скакалиперед идолом, выделывая ногами непристойные курбеты. Спархок не был человекомне от мира сего, не был и монахом-отшельником; многое повидал он на своем веку,но от вида извращений, что творились у него на глазах, его выворачивалонаизнанку. Та оргия простых земохских эленийцев, которую они прервали в горах,казалась теперь ему невинной детской забавой по сравнению с тем, чтопроисходило внизу, под мрачным куполом Храма. Похоже, что голые земохцы,бушевавшие на черной ониксовой глади в бледно-зеленом свете, предавалисьвсевозможным грязным извращениям не только тем, что известны людям, но итакими, что по своей чудовищной непристойности могли быть подсказаны лишь самимАзешем, да разве что его слугами. Застывшие остекленевшие взгляды и вымученныенеестественные движения обнаженных — все говорило об их неистовом стремлениипродолжать ритуал до самого его конца, пока все они не упадут замертво отнеумеренности. Нижние ярусы этого нескончаемого потока галерей, уходящих вверх,были заполнены людьми в зеленых балахонах, которые нестройным хором завывалипеснь, что казалась пустым звучанием, лишенным мысли и чувств.