Тут она зацепилась за что-то каблуком. Шорох. Наклонившись, чтобы отцепить эту дрянь, Мона обнаружила, что на ощупь это напоминает пластиковый пакет. Липкий. Внутри мелкие твердые штучки. Она глубоко вдохнула и выпрямилась, засунув пакет в боковой карман куртки Майкла.

А потом они долго взбирались по узким лестницам, круто уходящим вверх. Мех Энджи обметал руку Моны на шершавых и холодных перилах. Площадка, поворот, еще один пролет лестницы, еще площадка, снова лестница. Откуда-то потянуло холодом.

– Здесь что-то вроде моста, – сказала Черри. – Идти по нему нужно быстро, ладно? Потому что он вроде как… ну… уходит из-под ног…

А вот это было уже совсем неожиданно: и странная белая комната с высоким потолком, и провисающие полки, набитые растрепанными выцветшими книгами (Мона сразу же вспомнила о старике), и нагромождение каких-то консолей с извивающимися повсюду кабелями, и этот худой человек в черном – глаза горят, а волосы сзади затянуты в хвост, который в Кливленде называют «бойцовая рыбка», – и этот безумный смех, когда он увидел их, и еще этот мертвый парень.

Мона и раньше видела мертвецов, видела достаточно часто, чтобы распознавать их с первого взгляда. У смерти есть свой цвет. Время от времени во Флориде кто-нибудь лежал на куске картона на боковой дорожке возле сквота. Просто лежал и не поднимался. Одежда и кожа приобретали оттенок пыльной дорожки, и все же оттенок этот становился совсем другим, когда эти овощи наконец отдавали концы. Тогда приезжал белый фургон. Эдди говорил, это потому, что, если их не забрать, их раздует. Как кошку, которую как-то видела Мона. Кошка вздулась, как баскетбольный мяч, лежала на спине, лапы и хвост торчали во все стороны, как твердые палки, – Эдди ржал и ржал, никак не мог остановиться.

А теперь смеялся этот вот парень, явно под магиком – уж Мона-то знала, что означает подобный взгляд, – и Черри издала сдавленный звук, похожий на стон, а Энджи так просто застыла у двери.

– Тихо, все, – услышала Мона знакомый женский голос и обернулась.

В дверном проеме с небольшой пушкой в руке появилась Молли, а за плечом у нее образовался огромный парень с грязными волосами, на вид пень пнем.

– Постойте-ка смирно, пока я не разберусь, кто тут кто.

Худой в ответ только рассмеялся.

– Заткнись, – рассеянно бросила Молли, будто думала о чем-то другом.

Она выстрелила, даже не посмотрев на пушку. Синяя вспышка на стене прямо над головой у худого и звон у Моны в ушах.

Худой свернулся калачиком на полу, зажав голову между колен.

Энджи подходит к носилкам, где лежит мертвый парень, глаза его закатились, так что видны одни лишь белки. Медленно-медленно. Будто движется под водой… И на лице такое странное выражение…

Рука Моны в кармане куртки что-то нащупывала сама по себе. Вертела, сжимала подобранный по дороге зиплок, говорила Моне, что в нем… магик.

Мона вытащила пакет – и вправду магик. Сам пакет липкий от подсыхающей крови. Три кристалла внутри и еще какие-то дермы.

Она сама не знала, почему вытащила его именно в этот момент, разве что потому, что все замерли без движения.

Худой с «бойцовой рыбкой» уже присел, но с пола не поднимался. Энджи склонилась над носилками, но, похоже, вообще не обратила внимания на мертвого, а вперилась взглядом в серый ящик, присобаченный к раме в изголовье. Черри из Кливленда вжалась спиной в полки с книгами и пыталась затолкать себе в рот костяшки сжавшихся в кулак пальцев. Большой парень просто стоял рядом с Молли, которая, склонив голову набок, будто к чему-то прислушивалась.

Ну кто может такое выдержать!

Стол был накрыт стальным листом. На столе под какой-то тяжелой железякой – пыльная стопка распечаток. Мона рядком, как пуговицы, выдавила все три кристалла, подняла железяку и – раз, два, три – размолола их в пыль. Сработало: все уставились на нее. Все, кроме Энджи.

– Извините, – услышала Мона собственный голос, сметая желтую горку пыли на раскрытую в ожидании левую ладонь, – бывает… – она зарылась носом в горку и вдохнула, – иногда, – добавила она и вдохнула остатки.

Никто не сказал ни слова.

И снова – в центре тишины. Точно как в тот раз.

Оно движется так быстро, что остается на месте.

Вознесение. Вознесение грядет.

Так быстро, что остается на месте, и она даже может вспомнить последовательно все, что произошло дальше. Сперва – гулкий хохот, «ХА-ХА-ХА», который совсем не похож на хохот. Нет, это просто голос через мегафон. Из-за двери. С того самого подвесного мостика. И Молли разворачивается – плавно, грациозно, стремительно, – и все это так, как будто спешить ей некуда. Щелкает, как зажигалка, ее маленькая пушка.

Потом – синяя вспышка снаружи, и большого парня в дверях вдруг забрызгивает кровью, и со скрежетом рвется старый металл, и Черри начинает кричать еще прежде, чем подвесной мостик с громким рок-н-ролльным блямсом ударяется о бетонный пол в темном цеху – там, где Мона нашла окровавленный пакет с магиком.

– Джентри, – говорит кто-то, и тут она видит небольшой экран на столе, а на нем молодое лицо, – подсоедини ко мне пульт управления, который ты взял у Слика. Они – в здании.

Парень с «бойцовой рыбкой» с трудом поднимается на ноги и начинает возиться с проводами и консолями.

А Мона способна только смотреть, потому что внутри у нее так тихо, а все вокруг так интересно.

Смотрит, как большой парень, вдруг очнувшись, издает жуткий вопль и подбегает с криком: «Они мои, мои!..» Смотрит, как лицо на экране говорит: «Да ладно тебе, Слик, на самом деле они тебе уже не нужны…»

Затем где-то там, внизу, включается мотор, и Мона слышит сперва стрекот и перестук, а потом вдруг кто-то в цеху вопит нечеловеческим голосом.

И вот уже в высоком узком окне встает солнце. Мона незаметно переходит к окну и выглядывает наружу. На широкой ржавой равнине – что-тo вроде фургона или ховера, только он погребен под горой не то холодильников, не то… да-да, новехонькие холодильники… и разломанные пластиковые клети вокруг… и еще кто-то в камуфляже – лежит, уткнувшись лицом в снег, а дальше, за ним – еще один ховер, но тот, похоже, сгорел дотла.

Как интересно!

Энджи Митчелл воспринимает эту комнату и находящихся в ней людей словно сквозь голографическую проекцию скользящих в воздухе символов. Будто бы эти разворачивающиеся плоскостями данные представляют собой различные точки зрения, хотя Энджи в большинстве случаев не уверена, чьи именно. Временами они перекрываются или противоречат друг другу.

Мужчина с неряшливым хвостом светлых волос и в расшитой черным бисером кожаной куртке – это Томас Трейл Джентри (сквозь нее каскадом течет информация о его рождении и цифры ГРЕХа), постоянного местожительства не имеет (в то же время другой источник сообщает ей, что эта комната принадлежит ему). В сером слое официальных данных обнаруживаются бледно-розовые мраморные прожилки неоднократных подозрений «Ядерной комиссии» в мошенничестве с коммунальными платежами. И вот Энджи видит его совсем в ином свете: он похож на ковбоев, с которыми ее познакомил Бобби; несмотря на молодость, этот Джентри совсем такой же, как те старики из «Джентльмена-неудачника». Он – самоучка, эксцентрик, одержимый; по его собственному мнению – ученый; он – лунатик, безумец, виновный (с точки зрения Маман, с точки зрения Легбы) в бесчисленных ересях. Леди 3-Джейн, согласно своей эксцентричной классификации, определила его как «АРТЮРА РЕМБО». (Отталкиваясь от этого имени, Энджи видит, как вспышку, еще одно лицо, но того зовут Ривьера, это второстепенный персонаж ее снов.) Молли специально оглушила этого Джентри, выстрелив из игольника так, что разрывная игла сдетонировала в восемнадцати сантиметрах от его черепа.