И все последующие семь месяцев Томми каждый четверг следовал по маршруту, установленному в том первом секретном письме от Джо. Как всегда, он выходил из дома в восемь сорок пять и направлялся к средней школе Уильяма Флойда, в седьмом классе которой он вообще-то учился. Однако на углу Дарвин-авеню Томми поворачивал налево, а не направо, проскальзывал по заднему дворику Марчеттисов, пересекал Резерфорд-драйв, после чего (если только не шел дождь) неспешно прогуливался по недостроенной восточной стороне Блумтауна на пути к новехонькому шлакожелезобетонному строению, что заменило старую железнодорожную станцию «Мантикок». Томми проводил день с дядей Джо в его странной берлоге в девятистах футах над Пятой авеню, а в три часа уходил. Затем, опять-таки следуя первоначальному предписанию Джо, Томми останавливался у магазина канцелярских принадлежностей «Образцовый офис» на Тридцать третьей улице и печатал оправдательную записку, чтобы на следующее утро вручить ее директору школы мистеру Саварезе. Печаталась эта записка на листе бумаги, который Джо заранее снабжал идеально подделанной подписью миссис Розы Клей.

Первые месяцы Томми обожал в путешествиях в Нью-Йорк буквально все. Шпионские процедуры, риск поимки и головокружительный вид из окон берлоги Джо как нельзя лучше подходили для привлечения ума одиннадцатилетнего мальчугана, который каждый день проводил немалые отрезки времени, втайне прикидываясь сверхсильным гуманоидным насекомым. Прежде всего Томми обожал саму поездку в город. Как и у многих одиноких детей, его бедой было не само одиночество, а то, что ему почти никогда не позволяли им насладиться. Рядом всегда оказывались благонамеренные взрослые, пытающиеся развеселить, развить и обложить мальчика советами, подкупить, улестить и запугать, повелеть завести друзей, говорить ясно и четко, пойти подышать свежим воздухом; учителя, вкрадчиво подсовывающие свои факты и принципы, тогда как на самом деле Томми требовалось только одно: чтобы ему дали стопку учебников и оставили в покое; и наконец, самое худшее, другие дети, которым, похоже, никак не игралось в жестокие игры, если Томми в них не участвовал, а если игры были невинны, им непременно требовалось отправлять его как можно подальше. Одиночество Томми нашло до странности радостное выражение в запахе смолы и рокоте поездов лонг-айлендской железной дороги, затхлом дыхании горячих воздуходувок, теплом овсяном запахе сигарет, безмятежно-безликой панораме за окнами, часах, целиком посвященных самому себе, книге и воображению. Город он тоже любил. Во время поездок к дяде Джо и обратно Томми объедался хот-догами и пирожками в кафетериях, приценивался к зажигалкам и фетровым шляпам с загнутыми полями в витринах магазинов, следовал за торговцами вразнос с их шуршащими вешалками, полными брюк и мехов. Там были матросы, профессиональные борцы и боксеры; бродяги, грустные и угрожающие; дамы в отделанных кантом жакетах, с собачками в сумочках. Томми чувствовал, как тротуары под ним гудят и содрогаются, пока внизу проносятся поезда. Он слышал, как мужчины грязно ругаются и распевают оперные арии. В солнечные деньки периферическое зрение Томми пятнали отблески хромированных фар такси, пряжек на дамских туфельках, значков полицейских, ручек толкаемых мимо тележек, бульдожьих орнаментов на фургонах сердито разъезжающих повсюду грузовиков. Это был Готамград, Империум, Метрополии Небеса и крыши здесь кишели мужчинами в плащах и костюмах, бдительно высматривающими правонарушителей, диверсантов и коммунистов. Сам Томми был Жуком, ведущим одинокое патрулирование Нью-Йорка, воспаряющим из-под земли подобно цикаде, скачущим на своих мощных задних ногах по Пятой авеню в жаркой погоне за доктором Злобом или подлым Надувателем, что незаметными муравьями прокрадывались среди торопливых стад серо-черных людей с портфелями в руках, чье грубое млекопитающее существование Жук поклялся охранять и защищать, пока он наконец не окажется в тайном воздушном логове одного из своих собратьев, замаскированного борца с преступностью, порой именуемого Орлом, но чаще, по прихоти Томми, проходящего под кличкой Секретмен.

Секретмен жил в двухкомнатном конторском номере с четырьмя окнами, выходящими на Блумтаун и Гренландию. В номере имелся стол, стул, чертежная доска, табурет, кресло, торшер, сложный многополосный радиоприемник, увешанный ярдами хаотичных антенн, а также особый шкафчик, множество мелких ящичков которого было заполнено ручками, карандашами, гнутыми тюбиками краски, старательными резинками. Телефона там не имелось; там также не было ни плиты, ни холодильника, ни толковой кровати.

— Это незаконно, — объяснил Томми дядя Джо во время первого же его визита. — Нельзя постоянно проживать в конторском здании. Вот почему тебе нельзя никому рассказывать, что я здесь.

Еще тогда, прежде чем он узнал всю глубину и степень сверхчеловеческих сил самосокрытия Секретмена, Томми не до конца поверил этому объяснению. Он с самого начала почуял, хотя и не смог это выразить (в его возрасте и само имя, и опыт горя были не столь чужеродны в мальчике, сколь скрыты, и пока еще не обнаружены), что дело в самом Джо, что с ним что-то такое случилось. Однако Томми слишком восторгался образом жизни своего дяди и теми возможностями, которые такой образ жизни предоставлял, чтобы так уж сильно над этой проблемой задумываться. Томми наблюдал за тем, как Джо подходит к двери в другом конце комнаты и открывает ее. Там оказалась кладовка, где хранились стопки бумаги, баночки туши и другие принадлежности. Там также была раскладушка, электроплитка, две коробки с одеждой и брезентовый мешок для костюма. Еще там находилась небольшая фарфоровая раковина.

— А есть здесь вахтер? — спросил Томми во второй свой приход, малость над этим вопросом поразмыслив. — Или охранник?

— Вахтер приходит за пять минут до полуночи, и я забочусь о том, чтобы все здесь было в порядке, прежде чем он сюда заглянет. А с охранником мы теперь уже старые друзья.

Джо ответил на все вопросы Томми насчет подробностей его жизни и показал ему всю работу, проделанную им с тех пор, как он отошел от бизнеса с комиксами. Однако он отказался рассказать Томми, сколько времени он уже скрывается в Эмпайр-стейт-билдинг, почему там остается и по какой причине держит свое возвращение в секрете. Джо также не стал говорить о том, почему он никогда не покидает своих комнат, не считая походов (часто с фальшивой бородой и в черных очках) за теми припасами, которые нельзя было доставить прямо сюда, и регулярных визитов в заднюю комнату Луиса Таннена. Еще он не сказал, почему одним июльским днем он сделал исключение из всех своих правил и проехал аж до самого Лонг-Айленда. Все это были загадки Секретмена. Впрочем, подобные вопросы так или иначе приходили в голову Томми лишь в достаточно фрагментарном и невразумительном виде. В течение первых двух визитов и долгое время после них он просто принимал всю ситуацию как само собой разумеющееся. Джо научил его карточным фокусам, фокусам с монетами, с носовыми платками, иголками и ниткой. Они ели сандвичи, доставленные из кафетерия внизу. Томми хранил тайны Секретмена, хотя они все время буквально пузырились у него на губах, так и норовя слететь.

До того дня, когда все вышло наружу, Томми ловили всего лишь дважды. В первый раз он привлек внимание железнодорожного контролера, страдающего нистагмом, и тот очень скоро раскусил всю его не слишком глубокую «легенду». В результате Томми провел чуть ли не весь ноябрь 1953 года, ограниченный своей спальней. Правда, в течение всего этого времени в школу его посылать продолжали, что Томми считал частью наказания. Тем не менее как раз в ненавистной школе ему удалось проконсультироваться с Шэрон Симчес, которая была почти слепа на один глаз. Своему дяде Томми через Луиса Таннена отправил объяснительное письмо. В следующий же четверг после отмены наказания Томми снова направился к Манхэттену, но на сей раз вооруженный фамилией, адресом и даже визитной карточкой доктора Шэрон, а также вполне правдоподобным диагнозом страбизма. Тот нистагмический контролер, однако, больше не появлялся.