несколькими кузенами и кузинами Минь выпил кофе, обнялся со всеми по очереди и двинулся по тропинке вдоль канала к дороге в город, где ему предстояло объяснить дяде Хао, что выбивание денег из дяди Хюи не стоило затраченных усилий.

* * *

Шкип опустился на колени у открытого бокса, стал один за другим вынимать лотки с картотекой – в нос ударил терпкий дух бумаги и клея, к горлу подкатила лёгкая тошнота и гнев за многие месяцы, в течение которых приходилось ему дышать этими запахами (как теперь выяснилось, напрасно) – нашёл букву Д, бегло пролистал карточки, отгибая края, и выдернул три записи, выполненные дядиным рубленым почерком:

ДД

И восстал над Ковчегом дымовой столп, похожий на кедр. И столь прекрасное благоухание нёс он миру, что воскликнули народы: «Кто эта, восходящая от пустыни как бы дымовое древо, окуриваемая миррою и фимиамом, всякими порошками мироварника?» Песня Песней 3:6

ДД

И покажу знамения на небе и на земле: кровь и огонь и пальмовые деревья дыма. Солнце превратится во тьму и луна – в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный. Иоиль 2:30, 31

ДД

«Столп облачный» – Исход 33:9, 10. Букв. – «древо дымовое».

С гибели полковника минуло теперь уже шесть недель, и на вилле Буке царило состояние беспорядка и бессмысленного похмелья, придающее заточению Шкипа какой-то новый оттенок. Раз в неделю приезжал Хао с журналами и открытками с соболезнованиями по поводу смерти Беатрис Сэндс. Со стороны РЦОБа, или на кого там работал Кродель, относительно вопроса об участии Шкипа в какой-то сомнительной комбинации не замечалось никаких телодвижений. Разумеется, раз уж главный комбинатор приказал долго жить, следовало надеяться если не на прощение, то, по крайней мере, на послабление. Он всё ждал, когда Хао привезёт повестку о вызове. Но время шло, а ни от каких органов власти не было слышно ни словечка.

Тем временем Сэндс посчитал нужным составить для «Стадиз ин интеллидженс», печатного органа Управления, набросок своего рода биографии – чего-то более пространного, проливающего более обильный свет на жизнь и судьбу полковника Фрэнсиса Ксавьера Сэндса, нежели один-единственный абзац некролога в соответствующем разделе «Ньюсвика», вышедшего десять дней назад. Он сел за стол в комнате наверху, которую в последнее время занимал двойной агент полковника Чунг, и открыл записную книжку на пустой разлинованной странице. Что он знал такого, чего не знали в «Ньюсвике»? Кусочек оттуда, кусочек отсюда… Тётя Грейс, которая породнилась с их семьёй через брак, рассказывала о том, что род их изначально именовался Шонесси из графства Лимерик, и о том, почему его прадед Чарльз Шонесси предпочёл назваться Сэндсом, и даже был ли он, собственно, Чарльзом, история умалчивала. В Бостон Чарльз приплыл на американском корабле, потому что тогда так делали все, объяснила тетя Грейс, потому что самолётов, сообщила она юному Шкипу, тогда ещё не изобрели; может быть, новоиспечённый иммигрант сошёл на берег вместе с командой и представился гражданином Соединённых Штатов, позаимствовав фамилию (а вероятно, и имя) капитана. Он работал в доках, женился при первой возможности, произвёл на свет двоих детей, девочку и мальчика, и умер в возрасте тридцати с небольшим лет, не повидав толком страны дальше Бостонской гавани. Фергус, его сын, дедушка Шкипа, работал усерднее Чарльза, произвёл на свет больше детей – Раймонда, Фрэнсиса и Уильяма, а затем и двух девочек, Молли и Луизу, – да и прожил дольше, до пятидесяти с небольшим. Все трое мальчиков ходили в начальную школу Святой Марии, и здесь история семьи в том виде, в котором её излагала Грейс, становилась главным образом историей Фрэнсиса, среднего брата. Из школы Святой Марии Фрэнсиса выдворили за какую-то неназванную провинность и сослали на пару лет в государственную школу, также не сохранившую своего названия, а затем он всё же вернулся в старшую школу Святой Марии, где играл на ключевых позициях в футбольной команде, добросовестно соблюдал дисциплину, усердно учился и получил допуск в Нотр-Дам. Падение и последовавшее за ним чудесное искупление грехов превратили Фрэнсиса в выдающуюся личность, предмет всеобщего интереса и пример для подражания – пример того, что можно ударить лицом в грязь, а потом встать на ноги и направиться к Нотр-Даму.

Воспоминания самого полковника были не историями, а скорее историческими анекдотами. Целостного жизнеописания из них было не составить. Он поступил в Нотр-Дам, если Шкип правильно помнил, в тысяча девятьсот тридцатом или тридцать первом году. Снова хорошие отметки, и вот, пожалуйста – студент-первокурсник уже играет в полузащите команды Нотр-Дама во время последнего года тренерства Кнута Рокне. О Рокне полковник мало что рассказывал, и Шкип заключил, что знаменитый тренер не уделял команде первокурсников особого внимания. В середине второго курса Фрэнсиса перевели в основной состав. Обучение он окончил с высшим баллом во всей группе, до этого момента не совершив ничего, чтобы выделиться как-то из числа сильных и старательных юношей, за исключением образования, которое вывело его на новый уровень, вознесло его выше очевидных возможностей, на которые мог рассчитывать бостонец из низших слоёв среднего класса, – работы в доках или службы в полиции, – однако его он, как кажется, сбросил после выпускной церемонии вместе с парадной мантией, чтобы тут же ринуться на поиски приключений.

Неизвестно, какое именно событие сделало из Фрэнсиса безумца и героя, но произошло оно, как заключил Шкип, где-то между 1935 и 1937 годами, в период его биографии, окутанный тьмою неизвестности. Очевидно, тогда он направился на запад. Краем уха Шкип слышал что-то о товарных вагонах и ночлежках для бродяг, о каком-то родео, о каком-то публичном доме в Денвере, о тюремном заключении, о некоем непродолжительном и загадочном браке – в основном от матери Шкипа, Беатрис, и ни слова – от самого полковника. Однако дядя не раз намекал на опыт работы с самолётами – на починку двигателей для летающих цирков[128] и сельскохозяйственных распылителей, на подсобный труд на аэродромах и в ангарах – впрочем, ничего из этого, по его мнению, не заслуживало подробного рассказа, – а также на определённого рода связь с китайскими рабочими в Сан-Франциско во время этого же периода, когда Япония вела войну с их Родиной. Захватил ли его сознание и определил ход всей дальнейшей жизни кто-нибудь из лётчиков или какое-нибудь событие с участием китайцев, Шкип не знал, да и не мог знать; однако в конце 1937 года юный Фрэнсис, которому тогда было около двадцати шести лет, вернулся в Бостон, нашёл работу в доках и записался