уловимая трагическая тень, составляющая романтический контраст с безукоризненно опрятным обликом.

В начале зимы, когда все разговоры сводились к возможному вступлению Америки в войну, а Энтони, искренне желая заняться писательским трудом, делал отчаянные попытки на этом поприще, в Нью-Йорк приехала Мюриэл Кейн и не замедлила явиться в гости к Пэтчам. Как и Глория, она ничуть не изменилась внешне, знала все модные словечки, танцевала новые танцы и рассуждала о самых популярных песенках и пьесах с тем же жаром, что и в первый сезон в Нью-Йорке, прибыв туда без определенной цели. Напускная застенчивость демонстрировалась всякий раз на новый лад и, увы, попрежнему безрезультатно. Одежда отличалась экстравагантностью, а черные волосы теперь были коротко подстрижены, как у Глории.

– Я приехала на зимний студенческий бал в Нью-Хейвене, – объявила Мюриэл, открывая восхитительную тайну. Она была старше всех юношей, учившихся в колледже, но, несмотря на это, каким-то образом умудрялась получать приглашения, лелея в душе надежду, что во время очередного бала завяжется флирт, который приведет ее к романтическому алтарю любви.

– Где же ты была? – поинтересовался Энтони, явно забавляясь беседой.

– В Хот-Спрингс. Этой осенью там было просто здорово… столько мужчин!

– Ты влюблена, Мюриэл?

– А что ты подразумеваешь под словом «любовь»? – Это был риторический вопрос года. – Хочу вам кое-что сказать, – резко переменила тему Мюриэл. – Понимаю, дело не мое, но считаю своим долгом предупредить: вам обоим пора остепениться.

– Но мы уже давно остепенились.

– Как же! – лукаво усмехнулась она. – Куда ни пойдешь, только и разговоров, что о шальных выходках супругов Пэтчей. А знаете, как приходилось несладко, когда я была вынуждена вас защищать?..

– Не стоило беспокоиться, – холодно откликнулась Глория.

– Послушай, Глория, – принялась увещевать Мюриэл. – Ты же знаешь, я одна из твоих самых близких подруг.

Глория хранила молчание, и Мюриэл продолжила:

– Дело вовсе не в том, что женщина пьет, но ведь Глория такая красавица, многие знают ее в лицо, ее поведение бросается в глаза, давая пищу разным пересудам…

– Так, и какие последние сплетни? – требовательно спросила Глория, под натиском любопытства отодвинув на задний план чувство собственного достоинства.

– Ну, например, что та пирушка в Мариэтте убила деда Энтони.

Супруги мгновенно напряглись, охваченные досадой.

– Но это же возмутительно.

– Однако именно так и говорят, – настаивала Мюриэл.

Энтони беспокойно заходил по комнате.

– Полная нелепость! – негодовал он. – Те же люди, что приходят к нам на вечеринки, рассказывают эту историю как анекдот, и в результате она возвращается к нам в таком непристойном виде.

Глория теребила пальцами выбившийся из прически рыжеватый локон. Мюриэл облизнула губы, задев кончиком языка вуаль, готовясь высказать следующее замечание:

– Вам следует завести ребенка.

Глория с измученным видом воздела глаза к потолку.

– Мы не можем себе этого позволить.

– Все жители трущоб имеют детей, – торжествующе провозгласила Мюриэл.

Энтони и Глория обменялись улыбками. Они дошли до той стадии яростных ссор, после которых никогда не наступает окончательное примирение. Конфликты тлеют слабым огоньком и время от времени вспыхивают снова или угасают от полного безразличия. Однако визит Мюриэл на время объединил супругов. Замечания об их беспорядочной жизни, поступающие от третьих лиц, служили толчком к сплочению перед враждебным миром. Правда, теперь этот порыв к воссоединению крайне редко возникал по причине духовной близости.

Энтони обнаружил, что проводит параллель между собственным существованием и жизнью ночного лифтера в их доме, бледного человека лет шестидесяти с неряшливой бородой, который создавал впечатление человека, знававшего лучшие времена. Возможно, именно благодаря этому качеству ему и удалось сохранить за собой место. Жалкая запоминающаяся фигура лифтера являла собой символ неудачника. Энтони без тени юмора вспомнил избитую шутку, где говорилось, что карьера лифтера – это череда взлетов и падений. Как бы там ни было, но это была жизнь в замкнутом пространстве, наполненная беспросветным унынием. Всякий раз заходя в кабину лифта, Энтони, затаив дыхание, ждал, когда старик скажет неизменное: «Похоже, сегодня будет светить солнышко». И Энтони думал, как мало радости получает лифтер от дождика и солнечного света, запертый в клетке с видом на прокуренный вестибюль без окон.

Фигура, окутанная мраком. Уход лифтера из жизни, которая так несправедливо и подло с ним обошлась, стал трагедией. Однажды ночью в дом проникли трое вооруженных юнцов, связали его и бросили на груду угля в подвале, а сами отправились в комнату, где хранились вещи квартиросъемщиков. Когда на следующее утро лифтера нашел дворник, тот совсем окоченел от холода и через четыре дня умер от пневмонии.

Его место занял бойкий негр из Мартиники с нелепым британским акцентом и грубыми манерами. Энтони его сразу невзлюбил. Кончина старика лифтера подействовала на него примерно так же, как в свое время история с котенком на Глорию. Она напомнила о жестокости жизни вообще и, как следствие, о преумножающихся печалях и горестях его собственного существования.

Энтони занялся писательским делом – наконец всерьез. Он навестил Дика и битый час слушал наставления относительно тонкостей ремесла, к которому до сих пор относился с высокомерным презрением. Деньги нужно было добыть немедленно. Каждый месяц приходилось продавать облигации, чтобы оплатить счета. Дик высказался откровенно и без обиняков.

– Пока статьи по вопросам литературы печатаются в малоизвестных журналах, не заработаешь даже на оплату квартиры. Разумеется, если человек наделен юмористическим даром, обладает какими-то особыми познаниями и информацией или у него интересная биография, есть шанс разбогатеть. Но для тебя единственный выход – беллетристика. Говоришь, деньги нужны прямо сейчас?

– Позарез.

– Так вот, за роман получишь не раньше чем через полтора года. Попробуй писать пользующиеся спросом рассказы. Да, кстати, если они не поразят читателя блистательным мастерством, пусть будут по крайней мере веселыми и развлекательными, то есть сыграют роль тяжелой артиллерии, которая пробьет дорогу к деньгам.

Энтони вспомнил последние шедевры Дика, появляющиеся в популярных еженедельниках. Как правило, они посвящались несуразным выходкам карикатурных персонажей с опилками вместо мозгов, которые, как уверяли публику, и представляют нью-йоркское общество. Обычно сюжет вертелся вокруг чисто технических вопросов, связанных с девственностью героини, а в качестве приправы предлагались колкие намеки социологического характера, наподобие «шутовских ужимок четырехсот бездельников».

– А как же твои рассказы?.. – не сдержавшись, упрекнул Энтони.

– О, это совсем другое дело, – отстаивал свою позицию Дик. – Видишь ли, я пользуюсь определенной репутацией, и люди ждут, что я затрону глобальные вопросы.

Энтони внутренне содрогнулся, поняв из слов приятеля, как низко пал Ричард Кэрамел. Неужели Дик искренне верит, что вышедшие из-под его пера поражающие нелепостью недавние творения так же хороши, как и первый роман?

По возвращении домой Энтони засел за работу. И вскоре