Стэнли очень надеялся, что достаточно убедительно изобразил на лице печаль.

Во вторник утром Вирджилию разбудили далекие крики. Она повернула голову к маленькому окну. Еще не рассвело.

Окно было целым, в отличие от большинства других в старинном отеле «Юнион». Госпитали нового типа, за создание которых боролась Флоренс Найтингейл, еще строились; они должны были вместить пятнадцать тысяч коек и, самое главное, способствовать исцелению больных, а не препятствовать ему. Средства на строительство были выделены еще в прошлом июле, однако работа до сих пор не завершилась, поэтому пришлось приспособить для этих целей самые разные городские здания – от гостиниц и церквей до складов и частных домов, особенно после нынешнего сурового декабря, когда некомпетентность Бернсайда стоила двенадцати тысяч жертв.

Крики не утихали. Вирджилия поспешно села. Что-то упало на пол с ее жесткой узкой кровати. Она наклонилась и подняла маленькую книгу, выскользнувшую из-под тощей подушки. Вирджилия часто перечитывала разные места из «Кориолана», потому что они казались ей сходными с ее собственной ситуацией. Удивительно, но строки из третьей сцены первого акта, которые ей нравились больше всего, произносила не ее тезка, скучная жена Гая Марция, а его мать Волумния, римская матрона, на которую Вирджилия походила характером.

Она потянулась к стоявшей на полу лампе. Спать пришлось лечь не раздеваясь, в простом сером платье и длинном белом фартуке поверх него. Ее могли позвать в любую минуту, потому что никто не знал, как везут раненых в Вашингтон – пароходом или по железной дороге, поэтому никто не знал, когда именно они прибудут в отель «Юнион», ставший теперь госпиталем.

Зато Вирджилия помнила, как их привозили в Джорджтаун.

– Эти ужасные двуколки… – пробормотала она, зажигая лампу.

Крики, полные боли и страданий, дали ей понять, что раненых везут именно на тех повозках, которые проклинала вся медицинская служба. С тех пор как она работала в корпусе мисс Дикс, уже многие пациенты говорили ей, что после тряски в таком шатком транспорте они жалели, что не остались там, где упали. Уже существовали улучшенные, четырехколесные модели, но, чтобы получить их, нужны были деньги и время.

Мерцающая лампа осветила безвкусную обстановку комнату, покоробившийся пол, обвисшие обои. Весь отель находился в таком же состоянии, больше напоминая руины, но выбирать ей не приходилось – она была там, где велела служба. По иронии судьбы Вирджилия находилась сейчас всего в полумиле от дома Джорджа и Констанции. Она не знала, слышал ли брат о том, что она служит сестрой милосердия в Вашингтоне, но она не собиралась навещать его и рассказывать об этом.

Пусть и нехотя, но Вирджилия все же продолжала в душе благодарить Констанцию и даже жену Билли за то, что та помогла ей изменить к лучшему ее внешность и найти свое дело в жизни. И все же думала, что не слишком расстроится, если больше никогда их не увидит.

Она поправила сеточку для волос, вышла из комнаты и пошла вниз по лестнице с лампой в руке. Безупречно аккуратная, пышногрудая и властная, она благоухала душистым мылом, которым теперь часто и тщательно мылась. С недавнего времени она была назначена старшей медсестрой в отделении номер один. Вирджилия получала обычное жалованье – двенадцать долларов в месяц, от которого некоторые сестры отказались, работая на добровольных началах. Но для нее деньги были необходимой защитой от каких-либо проблем в будущем.

Отель начинал просыпаться. Из кухни доносились запахи кофе и мясного супа. Солдаты-медбратья, из числа выздоравливающих, поднимались со своих не слишком чистых тюфяков и коек в коридорах и залах первого этажа. Ее помощник, молодой артиллерист из Иллинойса Боб Пип, зевнул и сонно посмотрел на подошедшую Вирджилию:

– С добрым утром, мэм.

– Просыпайтесь, Боб, просыпайтесь. Они уже здесь.

В подтверждение своих слов Вирджилия остановилась у разбитого окна. Гнетущее небо слегка посветлело, и стал виден длинный обоз шатких двухколесных повозок, тащившихся по узкой улице к главному входу отеля. Снова окинув взглядом холл, Вирджилия не увидела ни одного врача. Как обычно, явятся последними – вероятно, чтобы подчеркнуть свою важность, подумала Вирджилия.

Несмотря на свою неприязнь к докторам, она понимала, что все, кто работал здесь, делали одно общее дело – спасали людей, раненных в боях с ненавистным врагом. И те, кто сейчас кричал в санитарном обозе, сражались за дело ее бедного Грейди против злобной армии аристократов и бездельников, которых Вирджилия ненавидела больше всего на свете, если не считать самого рабства. Именно поэтому она трудилась изо всех сил, заменяя грязь чистотой, боль – облегчением, отчаяние – покоем.

Она полюбила свою работу – это было почетное дело. Любимые строки из шекспировской пьесы, написанной пять веков назад, подтверждали ее убеждения. Почти каждый день Вирджилия повторяла презрительную речь Волумнии: «Идет мужчине скорее кровь, чем позолота славы. Когда кормила Гектора Гекуба, то грудь ее не так была прекрасна, как сына лоб, когда у греков он пятнал мечи»[32].

Ее характера хватало для ухода за ранеными. Однако многие женщины, записавшиеся в корпус мисс Дикс по зову сердца, не выдерживали и быстро возвращались домой. Сейчас в ее отделении была именно такая особа. Эта молодая женщина провела в Вашингтоне всего три дня, но уже явно чувствовала отвращение к своим обязанностям. И все же она нравилась Вирджилии.

Она громко постучала в дверь небольшой гостиной, превращенной в спальню для сиделок; старшие медсестры имели отдельные маленькие комнаты, что было невеликим благом.

– Дамы! Вставайте, пожалуйста. Их уже привезли, ваше присутствие необходимо.

Услышав шорох и приглушенные голоса, она круто развернулась, бессознательно подражая военной выправке, и решительно пошла к распахнутым двухстворчатым дверям своего отделения. На створке двери на одном гвозде сиротливо висела перекошенная медная табличка с выгравированной надписью: «Бальный зал».

В палате стояло сорок коек и печь с плитой в центре, куда Боб Пип сейчас подбрасывал щепки для растопки, пока другой медбрат зажигал газовые лампы. Вирджилия быстро прошла по проходу между койками, поглядывая направо и налево, поправляя, где надо, одеяла или сами кровати. Эксперимент мисс Дикс по найму женщин оказался неожиданно удачным, потому что изначальный замысел оставлять служить медбратьями поправлявшихся солдат имел два недостатка: во-первых, выздоравливающие мужчины быстро уставали, а во-вторых, они не могли легко и естественно дать измученным в боях воинам то, в чем те нуждались не меньше, чем в медицинском уходе, а именно мягкость, чуткость и доброту. На то, чтобы терпеливо выслушивать солдат, держа их за руку, Вирджилия тратила не меньше времени, чем на смену повязок или помощь хирургам.

Когда она закончила обход, пришла ее помощница. Это была крепкая простая женщина лет тридцати, с приятным лицом и густыми каштановыми волосами, заплетенными в косу и спрятанными под сетку. Она рассказывала Вирджилии, что хочет стать писательницей и даже уже опубликовала несколько рассказов и стихотворений, но патриотический пыл заставил ее поступить на медицинскую службу.