Той же, третьей по счету в Бурмакине, зимой мне пришлось на себе испытать чудодейственность рецептов оздровления «по Казанскому». Уже после зимних каникул в очередной свой приезд я решил уехать не в воскресенье вечерним поездом, а в понедельник утром с первым автобусом, отправлявшимся в шесть утра с минутами. Строго по графику я вполне успевал к первому своему уроку. Как в такую рань добирался до автобуса – отдельная тема. Но добрался, в автобус забрался и на место поближе к водителю уселся: какое-никакое тепло от мотора. «ПАЗик», от ветхости ржавый снаружи и дребезжащий изнутри, долго не заводился. Холод пробирал. С опозданием минут в двадцать выехали.

Автобус продувался насквозь, поэтому, еще не выехав за пределы города, я задубел. И продолжал дубеть, пока автобус сразу после поворота у Заборнова, чихнув несколько раз, не встал как вкопанный. Посреди леса. Ранним, ранним утром, когда на какую-либо помощь рассчитывать не приходится. Надо отдать должное водителю: он не стал отсиживаться, выбрался из кабины, поднял капот и стал копаться в моторе. Видимо, знал, что копать. Но то ли нечем было, то ли не знал, в какое место ткнуть, но мы стояли до половины одиннадцатого. Я уже не думал об уроках, не думал об опоздании, я только хотел оказаться в тепле и хоть немного согреться. Меня колотило. В половине двенадцатого автобус все же докатился до Бурмакина, я кое-как добрел до дома, где меня, оказывается, ждали с самого утра.

– В первый раз опоздал к уроку, – тускло произнес я непослушными, замерзшими губами.

– Какое опоздал, Колюшка, – дед едва не плакал. – Занятия отменили, мороз 33 градуса.

– Ни фига себе, – с этими словами я рухнул на лавку не в силах даже раздеться.

Алексей Михайлович помог. Посадил у стола. Принес из своей комнаты огромную, не менее семисот граммов кружку, наполнил больше чем на– половину водкой, остальное залил медом и стал торопливо размешивать. Перемешав, протянул мне:

– Пей залпом и до дна.

Что касается водки, уговаривать не надо. Я выпил, съел половину огурца. Далее дед повел меня в комнату, где было светло и тепло. Ожидая меня, Алексей Михайлович капитально протопил печь. Он бросил на лежанку тюфяк, протянул мне свой старый толстый свитер, заставив надеть. Уложил и накрыл сверху тулупом. Согрелся минуты за три. Но какой ценой! Сердце бухало, готовое вырваться из груди или разорваться. Потом пришел озноб. Меня било и трясло. Так в этих судорогах и уснул. Проспал до позднего вечера, да и то дед разбудил к вечернему самовару. Напившись чаю, вновь забрался на лежанку, скоро уснул и проспал до утра. Встал свеженький как огурчик. Ни насморка, ни кашля, ни головной боли. За завтраком разве что не пел. Занятий не было три дня. Я никуда, кроме как за водой на речку, не ходил. Отлеживался и читал, читал, читал….

К нам гости…

Той же осенью ко мне вдруг заявился коллега по творческому кружку Гера Омельницкий. Вообще-то он не был первым гостем во время моей жизни здесь. На втором году к старикам нежданно и потому особенно радостно нагрянули из Москвы дочь Галина с мужем. Не исключаю, чтобы познакомиться с квартирантом, не забижает ли хозяев?

Праздничное застолье, плавно перешедшее в позднее чаепитие, сопровождалось, как обычно, разговорами. Галина, кстати, школьная подруга и тезка директорши моей, показалась женщиной, вполне достойной своего отца. Внешне более схожая с матерью, она характером удалась в Алексея Михайловича: рассудительностью, неспешными суждениями и открытостью. Но главное – без материнской отстраненности и её небольшого, но снобизма. Хотя поводов для того у дочери хватало. Она вышла замуж за сына заместителя союзного министра, что сразу резко повысило статус девочки из сельской глубинки.

У них была прекрасная полногабаритная квартира в центре столицы, работа с хорошим материальным обеспечением, оба ученые со степенями. Она в каком-то закрытом НИИ, он в МАДИ (московском автодорожном институте) заведовал кафедрой и заодно вузовской парторганизацией, то есть оба с видным положением в обществе и нужными высокими связями.

Муж её Лева – вообще мужик простецкий. Невысокий, полный, с заметным брюшком, зависающим над брючным ремнем, он напоминал крепенького гриба-боровичка. В выпивке толк знал, в закуске – тем более, учитывая объем и качество привезенных ими разносолов. Тут красная и белая рыбица, красная и черная икорка и всевозможные мясные деликатесы, от которых мы отвыкли, не успев привыкнуть.

Разговор постоянно сбивался из-за того, что Софья Васильевна интересовалась вопросами бытовыми (здоровье, питание, одежда, цены), деда же увлекала возможность получить из первых рук информацию о столичных интригах, о «кремлевских старцах», об отношениях с Китаем и Америкой…

Лева пил много и часто, съедал не меньше, но в разговорах при всей родственной откровенности все-таки старался соблюдать осторожность. Он считал, что дни «Никиты» сочтены: уж очень тяжела обстановка внутри страны. Тогда же впервые услышали мы о расстреле мирной демонстрации рабочих в Новочеркасске. А когда дед поинтересовался здоровьем Первого секретаря ЦК КПСС, Лева всерьез и полушепотом сообщил, мол, страдает тот несварением желудка от кукурузы, грыжей от подъема целины, одышкой от бега наперегонки с Америкой и словесным поносом от природы… Чуть глуховатый дед первоначально даже ладонь к уху подставил, чтобы лучше слышать, но вскоре понял, что Лёва смеется. Дед только ухмыльнулся в усы да почесал в затылке. У Софьи Васильевны с юмором всегда был напряг, она не все поняла, но понятое очень её разволновало:

– Лёвушка, у Никиты Сергеевича действительно, – тут она уважительно понизила голос, – несварение и грыжа. Мужчина вроде бы нестарый еще и в соку!

– От сока и несварение, – шуткой попытался отделаться зять.

На помощь матери пришла дочь, она подняла мужа из-за стола, и вместе они отправились к Разиным навестить школьную подружку.

Уехали поутру, оставив после себя пряные запахи полузабытых стариками разносолов, остроту столичных слухов и веру в скорейшие перемены.

А пару недель спустя у дома раздался треск мотоцикла и громкий стук в дверь. Чуть позже полудня, еще светло, не пасмурно. А на крыльце в огромных мотоциклетных очках, танкистском шлеме и крагах стоял чем-то знакомый мне парень.

– Вам кого? – осторожно спросил я.

– Тебя, и никого более. Не узнаешь?

– Да нет вроде.

– А если творческий кружок вспомнить?

– Герка, ты что ли?

– Я что ли в гостях у Коли, – скаламбурил он.

– Заходи.

Дед меж тем, оказывается, в окно гостя разглядел, поставил самовар и звал жену:

– Софьюшка, собери нам что-нибудь на стол.

Софья Васильевна выплыла заспанной (послеобеденный сон нарушился)