Многое из его рассказа было в диковинку. Так оказалось, что в Лондоне практически нет центрального отопления, а зимы довольно холодные при огромной влажности. Вся Англия, по сути, один остров. Помещения обогреваются газовыми горелками. Опустишь монетку, и какое-то время она горит. Затем требует другую монетку, затем третью. Для самих англичан дороговато, что уж говорить о советских гостях! Причем хозяева и мысли не держали, чтоб помочь нашим ребятам согреться.

– Сами ходят сопливые и нас такими же сделали, – говорил Витя. – К тому же спальные комнаты не обогреваются вообще. Ложишься в холод да еще в сырую влажную постель. Как вспомню, дрожь пробирает.

– Кормили как?

– Скудно. Утром слабый чаек и булочка с тонюсеньким ломтиком сыра.

– И всё?

– Всё. Обедали за счет принимающей стороны в столовой колледжа.

– Там хоть оторвались?

– Оторвешься, как же. У них даже тарелок нет. Есть один большой поднос с углублениями под первое, под пару вторых и под стакан для чая либо кофе. Вроде бы достаточно – четыре блюда. Но первого как такового в английском общепите не существует. Скажем, ты выбираешь вермишелевый суп с фрикадельками. Отдельно лежит на раскладе вареная вермишель, отдельно фрикадельки, но не более четырех, отдельно бульон, все поэтапно складываешь в углубление для первого. Получается бурда. И без вариантов. Так же и со вторым. Причем если одно из них предусматривает к гарниру рыбу либо мясо, то другое – чистая каша, либо омлет, либо горох или бобовые… И всё – без кусочка хлеба. Редко малюсенькая белая булочка.

– А вечером? – осторожно спрашивает дед.

– Тот же чай.

– Так вы оголодали, поди.

– Было маленько. Душу отвели, когда всю группу пригласил в гости Джеймс Олдридж.

– Что, тот самый?

– Да.

Отвлекусь немного. В шестидесятые годы Джеймс Олдридж разом стал у нас самым популярным не только английским, а вообще иноязычным писателем. Может, еще не все читали его романы (довольно интересные, замечу), но почти все посмотрели фильм «Последний дюйм», поставленный по рассказу Олдриджа. Там летчик летит с сыном над кромкой океана. Самолет терпит аварию. И маленький сын спасает отца, вытаскивая его, обезноженного, на сушу. Всё действо под прекрасную мелодию, где рефреном звучат горькие слова старого летчика: «Какое мне дело до вас до всех, а вам – до меня!»

– И как принял Олдридж?

– Отлично. Очень простой, без выкрутасов. Живет в традиционной половине двухэтажного коттеджа. Вначале долго беседовали. Он интересовался жизнью в России, или в «Раше», а «Раша» – для западного обывателя весь Советский Союз. Для них хоть украинец, хоть узбек, хоть грузин – все русские, все из России. Мы отвечали подробно. Наш сопровождающий все это время многозначительно смотрел на часы. Но Джеймс быстро вычислил его принадлежность и попросил на часы не смотреть: у него времени хватит, чтобы пообщаться с русскими по душам.

Потом был обед. С черным хлебом, по которому мы страшно соскучились, и с черной икрой в двух огромных чашах, к которой мы не привыкли. Он уговаривал нас есть и не стесняться:

– Я прекрасно знаю, что в России – это роскошь, а для студентов – вещь в принципе недоступная…

И мы ели. Ушли поздно вечером.

– А «Битлов» видел? – не удержался я от мучившего меня вопроса. Сам я слушал их почти каждый вечер.

– Нет, пик их популярности спадает. Сейчас гораздо больше популярна группа «Роллинг Стоун», на их концерте мы были.

– И как?

– Непривычно. Огромный зал. Все стоят. У сцены совсем молоденькие девчонки лет четырнадцати-пятнадцати. Они постоянно стремятся залезть на сцену. Полиция и охрана сдерживает их. Непривычно. Но группа отличная и не хуже «Битлов».

– А, кстати, как переводится название группы?

– Катящиеся камни.

– Получается камнепад?

–Так точнее, но не по-английски.

Витю мы провожали к автобусу вместе с дедом…

Там, за туманами

В личном моем альбоме больше всего фотографий брата моего Валерки и однокурсника моего Стасика Алюхина. Мы встретились на стадионе, где отмечался какой-то общегородской праздник. Меня всегда поражало, как судьба соединяет людей. Вот взять хотя бы нас с ним. Жили двое в разных концах пусть небольшого, но города. Каждого из двух балбесов окружающим поодиночке хватало до краев. Так нет, столкнулись, чтобы вдвоем куролесить.

Там, на стадионе, слово за слово выяснилось, что оба поступали в пединститут, оба провалились, оба на одном предмете. Одном, но основном – русском языке. Куда мы отправились со стадиона? Правильно, в ближаюшую забегаловку, чтобы по-мужски закрепить знакомство. Закрепили, не расцепить. Вместе оказались на подготовительных курсах и вместе поступили наконец.

Стас ниже на полголовы и старше на полгода. Прямые, с косым пробором волосы, в рыжину, белесые брови, легкая рябь веснушек на бледном лице, полные в постоянной усмешке губы и своеобразная шаркающая походка – результат врожденной болезни ног. Они у него не разгибались в коленях полностью, да и вообще плохо сгибались.

При всём том – редкостное обаяние. Девчонки «кадрились» на раз. В Питере, помнится, и ходили везде вместе, и ели вместе, и спали на соседних матрасах, а вот, поди ж ты, вернулся тот с влюбленной в него по уши одной из самых интересных и красивых девчонок-литераторов Танечкой Смысловой.

– Когда очаровать-то успел? – поинтересовался я.

– Да как-то само собой, – поскромничал он.

Если спросить, что нас единило до такой степени, не отвечу. Я парень простой, из не очень благополучного района. У него отец – большой начальник по теплосетям. Большой настолько, что дома поставлен от работы телефон. У себя на дому в начале шестидесятых его имели только избранные, и не народом.

Мать – рангом поменьше, но тоже какая-то начальница, которая время от времени командировалась, и не куда-то в Кукобой, а в Ригу, Тбилиси, Кишинев, Одессу и подобные им очаги цивилизации, откуда везла ворохи умопомрачительного тряпья, из коего что-то предназначалось и Стасу.

Бабки и тетки его по материнской линии – учительницы. У него сохранились их дореволюционные видовые открытки, на оборотной стороне которых мелким, но красивым и четким бисером описывалось все, что они хотели сказать своей Нате (мать Стас так и звал за глаза – Наталья). Отец Лев Сергеевич – посолиднее внешне, с брюшком и лысинкой, зато попроще внутри. У него одна отрада – рыбалка. И за большим праздничным столом (сам наблюдал) он запросто мог бухнуть в море хрусталя и фарфора ржавую консервную банку. «Во, каких червей вчера накопал!» Гости, понятно, в шоке, Наталья – в гневе, Лев – в восторге, и мы, смеясь, уходим на балкон перекурить процесс разборки.

Была одна живая тетка. Серафима, или,