Прямым дополнением к основным положениям этого документа и письма Валентинову явилась статья «Политика руководства и партийный режим», посвященная бюрократическому перерождению высшей партийной и государственной элиты.[1218] Руководящая группа, пользуясь монополией печати, фальсифицирует ленинское учение, расширяет аппаратные методы руководства страной и партией. «Враг полез через бюрократическое окно», – констатировал автор.[1219] Суровый вывод гласил: «Перед партией два пути. Либо она окажется способной дать пролетарской диктатуре ту, основанную на доверии организацию управления, о которой говорил Ленин; будет в состоянии установить рабочую демократию; сумеет обуздать разнузданный и самодурствующий аппарат, злоупотребления, бесхозяйственность, неспособность которого стоит сотни и сотни миллионов рублей, помимо страшнейшего морального вреда, который он наносит пролетарской диктатуре. Либо партия окажется достаточно зрелой, чтобы сделать все это, либо же она будет способствовать – против своей воли и к величайшему для себя, революции и коммунизма вреду – классовому врагу, который в таком случае ворвется в нашу советскую крепость».[1220]

Но наиболее весомой из этого цикла, содержавшей разносторонний анализ советской действительности, явилась небольшая статья «Оценка положения. (Накануне XVI партконференции. Апрель 1929)».[1221] Написана она была, скорее всего, за один-два месяца до конференции, проходившей 23–29 апреля 1929 г., и опубликована «Бюллетенем оппозиции» с портретом Раковского.

Подготовленная в тезисной форме, работа прежде всего характеризовала те условия в стране, в которых созывалась конференция. Речь шла о срыве хлебозаготовок, снижении реальной заработной платы рабочих, росте трудностей в снабжении городов хлебом и топливом, усилении антисемитизма и антирелигиозной пропаганды. Раковский стремился показать частичный срыв планов «социалистического строительства» в промышленности и сельском хозяйстве, растущее недовольство рабочего класса, чудовищное развитие бюрократизма, усиливавшийся отрыв рабочих от партии и профсоюзов, «официальное признание правой опасности».

Происходило, писал он, «крошение партии», сопровождавшееся массовой ссылкой и заключением в тюрьму оппозиционеров-ленинцев. «Лишь партийные бюрократы, зараженные неисправимым казенным оптимизмом, могут усматривать в этих явлениях симптомы роста социалистического строительства». И далее говорилось: «Цепляясь за свой неограниченный аппаратный абсолютизм, боясь потери власти, партийное руководство пожертвовало интересами диктатуры пролетариата, советской власти и мировой революции в интересах своего собственного сохранения. Попытки оппозиции довести до сведения партии перед созывом съезда свою точку зрения натолкнулись на бешеное сопротивление аппарата».

Раковский отвергал выдвинутое Сталиным и широчайшим образом муссировавшееся в пропаганде обвинение оппозиции в неверии в возможность социалистического строительства в СССР – «вся наша платформа ставит задачу именно ускорения этого строительства». Осуждая чрезвычайные меры, предпринимавшиеся для выполнения плана хлебозаготовок, он подчеркивал, что эти меры – не только судебные решения против «кулацких элементов» и конфискации зерна, но и тем более последовавшее за ними нагнетание террора (посылка вооруженных отрядов на реквизиции, произвольный захват зерна, аресты, разгон местных органов власти, отдельные попытки загнать крестьян в коммуны, сопровождавшиеся слухами о предстоявшей отмене нэпа)[1222] – «воспроизводят худшую сторону военного коммунизма, толкая не только середняков, но и бедноту в экономическую и политическую кабалу кулака». В связи с этим разоблачались и ложные обвинения по адресу оппозиции в том, что она игнорировала роль середняка. Раковский доказывал, что установка «большевиков-ленинцев» имеет цель «организовать ту политическую силу, которая привлекла бы середняков на сторону пролетариата и бедноты для преодоления нарастающего политического влияния кулака». Создается, однако, впечатление, что сам автор и под влиянием официальной информации, которой он, видимо, частично доверял, и вследствие сохранявшихся догматов резко переоценивал «кулацкую опасность», как и масштабы эксплуатации наемного труда в сельском хозяйстве.

Наконец, в статье вновь давался отпор партийному руководству, которое, «превратив партийную печать в монополию партаппарата, злостно лжет и клевещет на большевиков-ленинцев, что якобы они являются сторонниками двух партий, что якобы они подготовляют гражданскую войну против диктатуры пролетариата и соввласти, что якобы они говорят о Красной Армии как об армии “бонапартистов”». Приводились данные о многочисленных арестах, заключении оппозиционеров в Тобольскую тюрьму.

Высылка Л. Д. Троцкого из СССР оценивалась как вызов российскому и мировому пролетариату. Оппозиция верна коммунистической партии и пролетариату СССР, заявлял Раковский. «Каждый оппозиционер-ленинец горячо желает вернуться в партию и отдать диктатуре пролетариата свои силы на борьбу с его классовыми врагами и на социалистическое строительство». Вслед за этим было сказано: «Наши методы борьбы остаются реформой. Мы решительно против всякого политического авантюризма. И впредь мы будем поддерживать и разъяснять партийной и беспартийной массе нашу линию, оставаясь, таким образом, верными заветам Октябрьской революции и учению Ленина».

Этот страстный документ значительно углублял представление о политической позиции самого Х. Г. Раковского и редевшей оппозиции в целом, но до сколько-нибудь широких кругов общественности дойти не мог, так как «Бюллетень оппозиции» был строжайше запрещен к ввозу в СССР, и чтение, а тем более передача другим лицам незначительного числа нелегально привезенных экземпляров карались не только исключением из партии, но также тюремным заключением, а позже расстрелом.

Редеющая оппозиция сталинскому диктату пыталась еще донести свое мнение до ведома общественности, и Раковский стал главным аккумулятором ее идей. В конце лета по согласованию с другими ссыльными оппозиционерами он подготовил текст заявления, адресованного ЦК и ЦКК ВКП(б), который был первоначально подписан также В. В. Косиором (напомним, младшим братом С. В. Косиора, одного из активнейших сталинистов) и М. С. Окуджавой (дядей писателя и великого барда Б. Ш. Окуджавы).[1223]