– Мама…

Мать обернулась, вопросительно вскинув темные брови:

– Да?

– Если со мной что-нибудь случится…

– Случится с тобой? Ты о чем? Ох, давай только не будем впадать в депрессию. Ну-ка, соберись и стряхни уныние!

– Нет, погоди. Если со мной что-нибудь случится… я знаю, что не всегда была добра к тебе. Я знаю, что не была добра к отцу. Я всегда пыталась поступать так, как считала правильным. Но иногда все же…

Мать сомкнула руки перед собой и произвела пальцами сухой бумажный шорох:

– Тебе нельзя расстраиваться, Фрэнсис. Помнишь, что говорил доктор Лоуренс?

– Я… ты же никогда не станешь презирать меня, мама?

– Презирать тебя? Боже святый! Да с чего бы вдруг?

– Иногда все страшно запутывается, мама. Все так запутывается, что ты словно в зыбучих песках тонешь. Делаешь шаг, и нога увязает, и…

У нее перехватило голос. Мать немного подождала, с обеспокоенным и бесконечно усталым видом, потом вздохнула:

– Вечно ты все усложняешь, Фрэнсис. Я ведь всегда хотела для тебя самых обычных вещей: семейный очаг, мужа, детей. Такие простые, такие обычные вещи. Ты из-за дома не переживай, не надо. Он стал слишком тяжелой обузой. Все-таки он совершенно не предназначен для постояльцев. А миссис Барбер… ну, несчастная женщина, и, боюсь, она злоупотребила твоей… твоей добротой. Но чтобы презирать тебя! Да для меня это все равно что презирать собственную руку! Давай пойдем вниз, а? В тепло?

Фрэнсис поколебалась, все еще борясь с собой, – но она и сама не понимала, силится ли она заговорить или, наоборот, промолчать. Потом наконец кивнула и вышла из комнаты следом за матерью. Ей просто хотелось, чтобы ее утешили, вот и все. Безумно хотелось. И не важно, сказала она себе, спускаясь по лестнице, совершенно не важно, что они с матерью говорили совсем о разном.

Когда настал последний день и они с Лилианой снова сели в таксомотор, снова вошли в здание суда и снова заняли свои места на скамье, Фрэнсис вдруг осознала, что уже едва помнит прежнюю свою жизнь, вне стен Олд-Бейли. Казалось, минула целая вечность с тех пор, как три дня назад она впервые пересекла этот зал, одинокая и нерешительная; целая вечность с тех пор, как она впервые смотрела на этих клерков и адвокатов, представлявшихся ей тогда всего лишь стаей галок. Теперь она видела во всех них личностей, почти старых знакомых: вон тот мужчина дышит с присвистом, вон тот часто хрустит пальцами, а вон тот все время сосет мятные леденцы, которые иногда странно мелькают между тонкими сухими губами.

Народу сегодня было гораздо больше, чем в самом начале. С каждым днем судебный процесс собирал все новых и новых зрителей; свидетели после выступления либо сразу оставались в зале, либо возвращались позже, чтобы пристроиться где-нибудь среди публики. Вытягивая шею и всматриваясь поверх голов и плеч, Фрэнсис видела мать и дядю Спенсера, прижатых к полицейскому врачу, инспектора Кемпа и сержанта Хита, которые теснились рядом с начальником Леонарда из «Перла». До чего странно сознавать, что вся эта шумиха явилась следствием незначительного, в общем-то, конфликта, произошедшего в бывшей спальне ее матери. До чего поразительно, что все эти люди собрались здесь, в ярко освещенном зале, из-за единственной личной стычки между Лилианой, Леонардом и Фрэнсис.

В первой половине дня заслушивались заключительные речи адвокатов. Первым выступал мистер Айвс, который в очередной раз перечислил все уличающие обстоятельства: угрозы и похвальбы подсудимого, дубинка, следы крови на ней и прочее. Расстройство Спенсера Уорда из-за слез невесты, сказал он присяжным, не значит ровным счетом ничего. Всем своим прежним обращением с ней он подтвердил крайнюю жестокость и низость своего характера. Что же касается алиби подсудимого… здесь тон мистера Айвса стал просто убийственным. Преданность миссис Уорд своему сыну столь велика, что иначе чем слепой и не назовешь. Сосед утверждает, что в роковую ночь видел парня дома; однако он признался в своей нечестности в других вопросах – и присяжным решать, насколько далеко простирается его нечестность. Вероятно, лучшее, что можно сказать о таком человеке, – это то, что за плату он согласится на любую работу…

Мистер Айвс говорил два часа без четверти. Ко времени, когда мистер Трессилиан поднялся и начал свою длинную речь в защиту обвиняемого, в зале уже становилось душно. Адвокату пришлось повысить голос, чтобы перекрыть покашливания и пошаркивания. Он глубоко уважает своего ученого коллегу мистера Айвса, сказал он, но в данном случае Суд Короны не справился со своей первостепенной обязанностью, состоящей в несомненном и бесспорном установлении вины подсудимого Спенсера Уорда. К чему, собственно, сводятся доказательства против него? У мисс Грей, главной свидетельницы по делу, такие нормы нравственности, что за нее любая панельная девица устыдится. Волосы и следы крови не имеют практически никакого значения. А все остальное – лишь догадки и косвенные обстоятельства. Присяжные могут быть твердо уверены всего только в двух моментах: во-первых, в том, что Леонард Артур Барбер был убит ударом по голове; во-вторых, в том, что преступник или преступники, нанесшие смертельный удар, до сих пор остаются на свободе. Сам обвиняемый предположил, что они сейчас «надрываются от хохота». Так это или нет, мистеру Трессилиану неведомо, но настоящие злодеи, безусловно, наблюдают за процессом с очень смешанными чувствами…

После обеденного перерыва, когда слово взял судья и Фрэнсис поняла, что он собирается вновь перечислить все до единого сухие факты, связанные с преступлением и полицейским следствием, и все до единого доказательства, представленные суду, на нее вдруг навалилась страшная усталость – не просто накопленная усталость последних нескольких дней, а бесконечное изнеможение, подобное тяжелому, невероятно тяжелому одеялу, неожиданно накинутому ей на плечи. Фрэнсис изо всех сил старалась слушать, но судья говорил гнусавым, надтреснутым голосом, довольно раздраженным, и она с изумлением поняла, сколь проще ей думать о каких-то посторонних вещах. Судья напомнил присяжным, что подсудимый, по собственному его признанию, человек вспыльчивый и ни разу не отрицал крайней своей неприязни к жертве… Тут Фрэнсис поймала себя на том, что пялится на мужчину, сидящего прямо перед ней: голова у него была повернута так, что она смотрела ему прямо в ухо и видела волоски внутри с налипшими на них комочками ушной серы. Она моргнула и перевела внимание на судью. Теперь он говорил о следах крови, обнаруженных на дубинке. Мистер Палмер, полицейский врач с огромным опытом работы, высказал мнение, что это человеческая кровь. Другой врач, с меньшим опытом, но все же вполне заслуживающий доверия присяжных, утверждает противное…

Здесь Фрэнсис снова отвлеклась: начала озираться вокруг, разглядывая людей в зале. Полицейский в штатском явно скучает, смотрит перед собой пустым взглядом, трогая пальцем то ли прыщ, то ли порез от бритья на подбородке. Мистер Трессилиан и мистер Айвс оба делают какие-то записи. Инспектор Кемп и сержант Хит тихо переговариваются; инспектор снял очки и протирает их; глаза у него сейчас, когда без стекляшек, кажутся голыми и беззащитными, как извлеченные из раковины моллюски. Лицо у Спенсера слегка опухшее, будто после бессонной ночи.