Паша собирал остатки буддийских изваяний с обломанными руками и головами, привез все это в Ростов, хочет устроить выставку.

Я взяла подержать в руках статуэтку. Маленький Будда с отбитой головой.

Паша стал меня целовать. Не могла. Оттолкнула его. Он обнял меня и сказал: «Понимаю». А мне хотелось его ногтями царапать и кричать: «Ничего не понимаешь! Ничего!»

И еще рассказал, как они ехали в степи и заметили свиней. Послали двух человек захватить поросенка. Но конные подъехали, постояли и вернулись. «Почему не взяли свиней?» – «Они жрали людские трупы».

Там везде висели для просушки фотографии. Я не могла на все это смотреть. Мне стало дурно. Глаза будто приклеились к одной: из-под песка торчали босые ноги. Совсем белые. И я никак не могла отвести взгляда. Сразу вспомнила брата, как в детстве мы на реке его закапывали в песок. Так закопали, что только голова торчала, руки и две стопы. Саша кричал: «Откапывайте!» А мы хохотали и щекотали ему пятки. И вдруг мне показалось, что это там на фотографии лежит Саша. Павел мне говорит: «Бэллочка, успокойся, прости! Я не должен был тебе этого показывать! Но с кем мне говорить? Пойми!» – «Оставь меня!» Полетела, хлопнув дверью. Бежала домой и все время видела перед собой белые босые ноги.

29 июля 1919 г. Понедельник

Сегодня забежала Муся. Я ее уже давно не видела. Стала такая взрослая, красивая девушка! Бросилась мне на шею. И в слезы! Что такое? Протягивает письмо. «Дорогая Муся! Я тебя очень люблю!» Целое любовное послание с грамматическими ошибками, и в конце угрозы покончить с собой. «Ты его любишь?» – «Нет». – «Ну и не переживай!» – «Но что же теперь делать?! А вдруг он действительно убьет себя?» Глажу ее по голове. «Ну и пусть!» – «Да как ты так можешь говорить?!» Обиделась и убежала. Выбежала за ней на крыльцо, звала, но уже не догнать.

Сразу вспомнила Торшина: «От любви умирают редко, зато рождаются часто».

Муся еще совсем ребенок.

Занимаюсь каждый день, работаю над диафрагмой. Распеваюсь и представляю себе, что Кольцова-Селянская стоит за спиной, прислушиваюсь к себе ее ушами и делаю сама себе замечания, как она: «Освободи гортань! Подними верхнюю губу! Не опускай грудь!» И будто чувствую ее руку на своей диафрагме. Очень помогает! Как же я ей благодарна!

Надо объясниться с Павлом. Меня это мучает.

30 июля 1919 г. Вторник

Махно – школьный учитель. В России как-то все странно: почему учителя возглавляют банды и руководят погромами?

Хотела зайти к Павлу, так и не зашла. Завтра.

31 июля 1919 г. Среда

Как легко на душе! Сегодня весь день испытываю какую-то необъяснимую радость.

До обеда репетировали в «Солее». Зал показался таким огромным! Но голос звучит очень хорошо. Аккомпаниатор – Рогачев. Он из Москвы, работал концертмейстером еще в мамонтовской опере. Сперва говорил со мной снисходительно. Потом, после того как спела, высокомерие как сдуло! Похвалил скупо: «Очень рад. Не ожидал!» Но в его устах это что-то да значит!

В нем сразу чувствуется опыт и мастерство. Я очень довольна. Договорились, какие романсы в какой дивертисмент исполнять. Сказал, чтобы я сдерживала свой темперамент. «Нужно сохранять холодную голову».

Пошла после репетиции побродить по городу. Солнце, легкий ветерок, хорошо! На Садовой между «Чашкой чаю» и кондитерской Филиппова народу столько, как на гулянье. Мне кажется, не только у меня, а у всех ощущение, что все ужасы кончаются и начинается, наконец, опять человеческая жизнь.

А какие витрины! Какие шелка, шляпки, готовые костюмы, духи, драгоценности! Как элегантно одета публика! Сколько офицеров-щеголей в новеньких френчах! Все время открываются новые кафе и рестораны! А афиши! Театры, кабаре, концерты! Боже, как хорошо, что снова обыкновенная жизнь! Война – это была болезнь. И вот весь мир выздоровел. И Россия выздоравливает.

На углу Садовой и Таганрогского, как всегда, толпа перед громадной витриной с картой. Трехцветные флажки с каждым днем лезут все выше и выше. Люди приходят смотреть на жизнь толстого желтого шнурка. И все живо обсуждают, все стратеги! Шнурку осталось совсем немножко подтянуться – и война кончится! Увидимся снова с Машей, Катей, Нюсей!

Зашла в гостиницу, где разместился Осваг, там для всех желающих какой-то важный генерал, бывший директор привилегированного учебного заведения, объяснял картину военных действий. Переставлял флажки на карте, поднимал руки, и сверкали потертые локти серой тужурки. Прямо «Три сестры»: Москва! В Москву! На Москву!

Столкнулась нос к носу с Жужу. Она там устроилась работать и берет на дом корректуры осважных изданий. Вся цветет. В зеленом платье из жоржета. У нее никогда хорошего вкуса не было. И вообще, почему блондинки упорно хотят носить пронзительно-зеленый? Ей это совершенно не идет. Очень собой гордится и хвастает, что сахар, муку и дрова получает со склада, и даже спирт из Абрау-Дюрсо! Поговорить не дали – солдаты ворочали тяжелые тюки с литературой, да и Жужу торопилась. Сказала, что устроилась в отделе у профессора Гримма и что, если я хочу, она замолвит словечко. Застучала каблучками по широченной лестнице туда, откуда доносился стук пишущих машинок.

Еще бы! Без протекции Жужу мне теперь никуда!

Если я хочу…

А не хочу!

Я знаю, чего хочу. И все будет так, как я хочу!

Увидела на афише, что приедут Емельянова и Монахов! Вот получу деньги и куплю самые лучшие билеты!

1 августа 1919 г. Четверг

Вчера так было хорошо! А сегодня с утра будто провалилась в какую-то черную яму. Прошла мимо афиши «Солея» – с моим именем. И не испытала ничего, кроме страха.

Это на людях я храбрая, а все страхи и слезы достаются вот этим страничкам. Боюсь провалиться, боюсь, что не смогу хорошо спеть, что будет пустой зал. Всего боюсь. А самое главное, боюсь, что все мне врут в глаза! Говорят ложь, потому что жалеют! А что, если на самом деле у меня нет ни голоса, ни таланта?

Ночью опять приснился все тот же кошмар с комаром! Опять и опять!

Я ничего не умею и ничего не могу! Возомнила про себя, что певица, – и вот получила по мордам. Да, по мордам! Так мне и надо!

Все, что хочется забыть, – именно это и лезет ночью в голову. Закрою глаза, и опять я на сцене в бывшем Клубе приказчиков. Объявляют, выхожу, ничего не вижу, начинаю петь мою любимую, из репертуара Плевицкой: «Над полями, да над чистыми» – и опять повторяется этот ужас! Поперхнулась! В горло попал комар!

Вот вам и дебют! Была бы коса подлиннее – повесилась бы на косе!

Написала, чтобы освободиться, чтобы забыть об этом.

Все говорят о приезде качаловской труппы МХТ! Только что был Вертинский, а теперь к нам едет МХТ! Я их всех увижу! Качалова, Германову, Книппер!

Купила сборник песенок Вертинского. Боже, какой он гений! Так и вижу бедную безноженьку, просящую между могил у Боженьки к весне подарочек – две большие ноженьки, и лиловый фрак негра, подающего манто, и ту обезумевшую женщину, целующую в посиневшие губы убитых юнкеров.