Оказавшись при дворе короля Артура, он узнает не слишком многое. Общаться с королем трудно, поскольку тот «сидит во главе стола, глубоко погруженный в свои мысли». Но это не мысли о любви, как у рыцаря Телеги, а настоящая депрессия, вызванная оскорблением: никто не откликнулся на вызовы заносчивого красного рыцаря (даже сенешаль Кей, несомненно, наученный горьким опытом). Между Артуром и Персевалем поначалу завязывается диалог глухих, поскольку один поглощен своей скорбью, а другой думает лишь о том, как стать рыцарем, пока ему, по счастью, не удаемся понять, что он сможет взять себе оружие красного рыцаря, если выступит против него и справится с ним.

А ведь Персевалю еще не знакомы все условности: мать умолчала, что он должен щадить рыцарей-противников. Вот и некуртуазный поступок: не сказав ни слова, одним броском дротика он поражает красного рыцаря насмерть. Он немедленно забирает его оружие — копье и щит, а поскольку ему еще не хватает сноровки снять с того шлем и отцепить меч, ему требуется помощь Ивонета, то есть оруженосца, выходящего из тени исключительно для того, чтобы оказать техническую помощь кому-то из героев. И вот наш Персеваль совсем повеселел, поскольку полагает, что король его «посвятил». Надо сказать, Артур находится в состоянии такой неврастении, что даже не помнит, что велел отдать ему эти доспехи. По счастью, одна девица, разразившись смехом и словно войдя в транс у него на глазах, предрекает, что Персеваль будет «лучшим рыцарем в мире» — еще одним…

Персеваль считает себя рыцарем, но так ли это на самом деле? Нет, его посвящение по всей форме произойдет немного позже и не при дворе. Кретьен де Труа интересно развивает этот сюжет, хотя обычно даже не упоминал о посвящении своих героев. Конечно, он начинает рассказ о них с момента, когда они уже рыцари, — но все-таки разве его Эрек не мог бы быть препоясан мечом или принять очистительное омовение прежде, чем отправляться на поиски приключений и любви?

До Персеваля в рыцари были посвящены в соответствующем произведении только Александр и его сын Клижес, но это случилось в контексте, близком к контексту эпопеи. Прежде чем вступить в войну, Александр искупался в холодном Британском море, что для него и двенадцати его греческих соратников весьма похвально! Далее король Артур дал ему свои доспехи, а королева — красивые одежды. Что касается Клижеса, он получил свои доспехи от дяди-императора, перед самым поединком[256]. Итак, эти посвящения произошли при дворе и явно совершались в политических и военных целях — таким было и посвящение Жоффруа Плантагенета, но у Кретьена де Труа таких обычно не было. Как правило, рыцари двора Артура не были обязаны своим рыцарским достоинством королю, иначе они сделались бы чем-то вроде его вассалов, а ведь их так легко, так свободно, без сеньоров и сервов, носило по миру, где им были открыты все пути и где они не слишком страдали от интендантских проблем!

Возьмите Персеваля. Веля ему просить совета у достойных людей, которых он встретит, его мать хорошо знала, что в романах Кретьена де Труа приветливое жилище всегда можно найти там, где надо, и тогда, когда надо. Радость и комфорт никогда не исчезли бы из этого мира полностью, ведь его создатель умел дозировать материал, чтобы тронуть придворную публику. И вот «отрок», чья встреча с рыцарями в девственном лесу в начале «Повести» выявила его истинное призвание к рыцарству, готов получить «рукоположение», без всякой феодальной задней мысли[257].

Итак, настоящим посвятителем Персеваля оказался достойный муж по имени Горнеманс, его дядя, сеньор того же ранга, что и он. Персеваль, руководствуясь указаниями матери, просит у него совета.

В данном случае его доверие вполне оправдывается. Ведь Горнеманс — знаток в обращении, сложном и часто изощренном, с копьем, равно как со щитом и конем. «Он разворачивает стяг и учит, наставляет юношу, как держать щит: велит, чтобы щит свешивался чуть вперед, касаясь шеи коня, он упирает копье (ставя в позицию fautre) и шпорит коня»… Все это не придумано, технические новшества и приемы накапливались не один век и имели социальную обусловленность, то есть были рассчитаны на то, чтобы рыцарь мог блеснуть их знанием, не слишком рискуя, и чтобы их не сумели легко, без подготовки, освоить простые крестьяне или купцы. Так что достойный муж может журить ученика, требовать усердия и внимания. «Чтобы заниматься любым ремеслом, нужны склонность к нему, старания и умение». И рыцарство — одно из таких ремесел, занятие тех, кого унаследованная сеньориальная рента избавила от необходимости возделывать землю без отдыха, надрываться в грязи на подневольной работе либо посвящать жизнь экономической и предпринимательской деятельности. Но у Персеваля рыцарство в крови: ему достаточно всего на миг сосредоточиться, он в этом ремесле — сверходаренный ученик. Едва сев на коня в подражание своему учителю Горнемансу, он выглядит так, будто «всю жизнь провел в турнирах и войнах и проехал по всем землям в поисках битв и приключений».

Природа в той же мере одарила его способностями рыцаря, как Эниду — девичьей прелестью.

Надо было направить его талант, дисциплинировать порывы, вдолбить ему азы правил поведения. Что вы будете делать в бою с рыцарем, — спрашивает Горнеманс, — если ваше копье сломалось? — «Брошусь на него с кулаками, ничего более. — Нет, друг мой, только не так! — Что же мне делать? — Пойдете на него с мечом и будете фехтовать».

Надо было также немного обтесать этого одаренного «отрока». На следующее утро Горнеманс не предлагает ему омыться — несомненно, потому, что в его замке нет придворной роскоши, но заставляет его (не без труда) отказаться от плебейской одежды, которую дала мать (грубые башмаки, кое-как скроенная туника из оленьей шкуры), и надеть рубашку и штаны из тонкого льняного полотна, шоссы, окрашенные в красный цвет (bresil), а поверх всего этого облачиться в шелковую фиолетовую (inde) тунику, сотканную в Индии. Так добрым утром начинается посвящение в рыцари, достойное этого названия. Персеваль «одевается, более не медля, и бросает одежды, данные матерью. Тогда достойный муж нагибается и прикрепляет ему правую шпору. Ибо таков был обычай — тот, кто создает рыцаря, должен прикрепить ему шпору». Это показывает, что в те годы, 1180-е, обычай был гибким, коль скоро на один из жестов пришлось обращать особое внимание[258]. Но такое надевание шпор регулярно упоминается в рассказах о посвящениях, вообще-то непохоже, чтобы этот ритуал был менее важным, чем вручение меча или удар по шее, — и, кстати, в текстах XIII в., где упоминается лишение рыцарского достоинства[259], рыцарю в этом ритуале обрубают шпоры. Здесь в отсутствие других рыцарей, которые могли бы ассистировать главному посвятителю, активную роль играют свидетели: «Несколько других отроков и все, кто мог к нему приблизиться, приняли участие в его вооружении». И вот главный жест: «Тогда достойный муж взял меч, препоясал им оного и даровал поцелуй». Значит, поцелуй, а не удар. «И сказал, что жалует ему вместе с мечом принадлежность к самому высшему сословию, какое создал и возглавил Бог. Это сословие рыцарства, и оно не допускает низости».