Тем не менее за «десятилетия кризиса» неравенство, бесспорно, углубилось и в странах с «развитой рыночной экономикой», в частности из-за прекращения автоматического роста доходов, к которому работающее население успело привыкнуть в «золотую эпоху». Возросло число богатых и бедных, углубились различия в уровне доходов средних слоев. С 1967 по 199° год число чернокожих американцев, зарабатывающих менее 5000 и более 50000 долларов в год соответственно, выросло за счет уменьшения промежуточной группы (New York Times, 25/9/92). Поскольку богатые капиталистические страны были теперь богаче, чем когда-либо прежде, а граждане этих стран в целом чувствовали себя оолее защищенными системами щедрых социальных дотаций и социального страхования «золотой эпохи» (об этом см. выше), общественное недовольство оказалось не столь значительным, как можно было ожидать. Но правительственные финансы «съедались» огромными социальными выплатами, растущими быстрее, чем государственные доходы,

- Все остальные лидеры, т. е. страны, в которых коэффициент Джини составляет 0,6, также находятся в Латинской Америке. Коэффициент Джини, представляющий собой общенризнанный измеритель неравенства, варьирует от о,о (равное распределение дохода) до i,o (максимальное неравенство). Для Гондураса в 1967—1985 годах он составлял o,62, а для Ямайки

— о,66 (UNHuman Development, 1990, p- 158—159)* * У нас нет сравнительных данн^1х в отношении ряда стран с наиболее неравномерным распределением национального богатства. В этот список должны войти также некоторые страны Африки и Латинской Америки, а из азиатских стран—Турция и Ненал.

434 Времена упадка

поскольку экономика развивалась медленнее, чем до 1973 года. Несмотря на значительные усилия, практически ни одному правительству богатых и в основном демократических стран—конечно же, речь идет о странах, не особенно враждебных к государственной системе социальной поддержки,— не удалось не только значительно сократить расходы в этой области, но даже успешно контролировать их *.

В 197о-е годы такое нельзя было даже представить. К началу 199°-х строение неуверенности и недовольства начало распространяться даже в са-мых богатых странах. Мы увидим далее, что это весьма способствовало надлому традиционных политических структур этих государств. В1990— 1993 годах уже мало кто отрицал, что даже развитые капиталистические страны переживают депрессию. Никто не знал, что делать в подобной ситуации; предпочитали надеяться, что дела пойдут на лад сами собой. Но самый главный урок «десятилетий кризиса» заключался не в том, что капиталистическая система перестала быть столь же эффективной, как в «золотую эпоху», а в том, что ее функционирование вышло из-под контроля. Было непонятно, что делать с непредсказуемостью мировой экономики, поскольку инструменты для этого просто отсутствовали. Наиболее действенный и широко применяемый в «золотую эпоху» механизм управления экономикой—государственное вмешательство на национальном или международном уровне — больше не работал. В «десятилетия кризиса» национальное государство утратило свое экономическое влияние.

Это выяснилось далеко не сразу, поскольку, как это часто бывает, большинство политиков, экономистов и бизнесменов отказывалось признать необратимый характер сдвигов, наблюдаемых в мировой экономике. Экономическая политика большинства государств в 1970-^ годы исходила из того, что экономический спад является временным. Еще год или два—и прежнее процветание и экономический рост вернутся. А потому не стоит менять экономическую политику, столь хорошо зарекомендовавшую себя на протяжении целого поколения. История igyo-x, взятая в целом, представляет собой хронику того, как правительства пытались выиграть время, обращаясь к старым кейн-сианским рецептам. (А в отношении стран третьего мира и социалистических государств это еще и хроника больших долгов, взятых, как им тогда казалось, не надолго.) Так получилось, что в большинстве промышленно развитых стран в i97o-e годы социал-демократические правительства либо оставались у власти, либо же возвращались к ней после неудачных консервативных интер-

* В1972 году 14 таких государств направляли 48% всех правительственных расходов на строительство жилья, социальные выплаты, пособия но безработице и здравоохранение. В ig9o-x эта цифра достигла уже зт%. Среди упомянутых стран были Австралия. Новая Зеландия, США, Канада, Австрия, Бельгия, Великобритания, Дания, Финляндия, ФРГ, Италия, Нидерланды, Норвегия и Швеция (UN World Development, 1992, Table и).

«Десятилетия кризиса» 435

людий (как, например, в Великобритании в 1974 году и в СШ^ в 197б-м). Они не собирались отказываться от экономической политики «золотой эпохи».

В качестве единственной альтернативы выступала экономическая политика, предлагаемая небольшой группой ультралиберальных догматиков. Еще до кризиса изолированное меньшинство, верующее в безграничную свободу рынка, развернуло атаку на приверженцев кейнсианства и

прочих защитников регулируемой экономики смешанного типа и полной занятости. После 1973 года идеологическое рвение давних апологетов индивидуализма заметно подогревалось очевидным бессилием и провалами правительственной экономической политики. На пользу сторонникам неолиберальных веяний пошло и учреждение Нобелевской премии по экономике. В 1974 году ее получил Фридрих фон Хайек, а два года спустя—Милтон Фридман, столь же неистовый приверженец экономического ультралиберализма*. После 1974 года развернулось активное наступление сторонников свободного рынка, не оказывавших, впрочем, решающего влияния на экономическую политику своих стран вплоть до начала igSo-x годов. Исключением стала Республика Чили, где террористический военный режим, свергнувший в 1973 Г°ДУ всенародно избранного президента, позволил американским советникам внедрить неограниченную рыночную систему. Тем самым, кстати, было продемонстрировано отсутствие внутренней взаимосвязи между свободным рынком и политической демократией. (Впрочем, отдавая должное профессору фон Хайеку, заметим, что в отличие от ультрарадикальных либералов времен «холодной войны», он и не утверждал, что такая связь существует.)

По сути своей противоборство между кейнсианцами и неолибералами не было ни теоретическим спором профессиональных экономистов, ни поиском практических путей преодоления насущных экономических проблем. (Кто, к примеру, мог бы предположить возможность сочетания экономической стагнации и быстрого роста цен, для которого в i97Q-e годы придумали специальный термин «стагфляция»?) Скорее речь шла о войне непримиримых идеологий. Обе участвовавшие в ней стороны использовали экономические аргументы. Сторонники Кейнса утверждали, что высокая зарплата, полная занятость и государство «всеобщего благоденствия» сумели создать потребительский спрос, вызвавший, в свою очередь, экономический рост, и потому стимулирование дополнительного спроса позволяет наилучшим образом справиться с депрессией. С другой стороны, неолибералы доказывали, что экономика и политика «золотой эпохи» препятствовали контролю над инфляцией и сокращению расходов как в государственной, так и в частной сфере, пресекая тем самым рост прибыли, этого мотора капиталистической эко-